3

18 марта 1930 г.

Продолжаю показание: Адрес Савина я узнавал для того, чтобы от него как лица, знающего город, получить сведения о местах нахождения старинных вещей. Савин привел меня к какому-то собирателю старинных картин, который показал мне не все, а часть и запрашивал колоссальные суммы. Ввиду того, что вещи эти все были не годны для экспорта, от покупки их я отказался. Тот же Савин водил меня и к гр. Асс, у которой вещи оказались неважные, было 2 кубка серебряных, один из которых фальшивый, а другой русский 18 в., за который она запросила 200 или 300 руб., а стоимость его не выше 40-50 руб. У этой же Асс я видел прекрасные экспортные часы мраморные с бронзой. Для того, чтобы Асс не обратила внимания на мою заинтересованность этой вещью и не «слупила» цены, я не обращался к ней с предложением продать мне эту вещь, а выйдя из квартиры, такое предложение сделал Савину. Через день ко мне пришел Савин и передал, что часы эти оказались принадлежащими не старухе, а ее дочери, а последняя, несмотря на желание матери, от продажи их отказалась. В это же время в Харькове в Госторге, согласно нашему объявлению в газетах о закупке старины, стали приносить различные вещи, почти исключительно «хлам», подобный тому, что был закуплен год тому назад харьковской конторой. Во второй приезд мой в Харьков, когда я встретился там с специалистом ленинградской конторы Глазуновым, я, желая себя проверить, просил его вместе со мной пойти к гр. Асс и посмотреть серебро и часы. Т.Глазунов подтвердил, что кружка ее фальшивая, но часы подлинные и подлежат закупке. Я вновь предложил ей продать часы Госторгу, но она и на этот раз наотрез отказалась.

Теперь считаю нужным еще дополнить показания мои относительно приема меня на службу в Московскую контору. Сотрудника этой конторы по фамилии, кажется, Смирнов или Соколов (он заведует, как оказалось, отделом старинных икон в конторе «Антиквариат»), который приезжал ко мне для переговоров о поступлении на службу, я никогда не знал. Для чего, собственно, он приезжал в Киев, я не знаю, был он у меня 2 раза, один раз не застал, а обещал зайти вечером и пришед ко мне в 11 ч. ночи. Он передал мне, что осматривал кой-какие вещи в Киеве и упомянул между прочим о картине моего приятеля т.Прончука. Так как это была не подлинная картина, а установленная и несомненная копия, я предупредил его об этом (картина эта и сейчас находится в квартире Прончука и может быть осмотрена – «Мадонна с младенцем»). Почему обратился этот гражданин ко мне с вопросом о том, согласился ли бы я принять место агента Московской конторы, т.е. явилось ли это предложение в связи с сведениями, полученными им обо мне в городе Киеве, или же он приехал сюда с таким поручением от Московской конторы, я не спрашивал его и не знаю, да в то время и не придавал этому значения, ибо считал это лишь разговором и только получение мной спустя месяц телеграммы с предложением приехать убедило меня в том, что это не разговоры. Почему меня пригласил на службу в 1928 году Госторг, а в 1929 году Антиквариат, я не знаю, но думаю, что как лица, возглавлявшие Госторг, так и Антиквариат в Москве, несомненно, не у одного человека и учреждения справлялись о моей добропорядочности, а так как я как специалист по антиквариату известен очень многим лицам в городе как человек безупречной честности и достаточных знаний в этой области и, не имея в этих учреждениях решительно никаких знакомств и протекций, попал туда исключительно ввиду определенной репутации в городе, которая и давала основание этим учреждениям пригласить меня на эту должность. Я полагаю, что учреждения эти дадут точные на этот вопрос ответы.

В бытность мою в Москве директор конторы т.Гинзбург спрашивал меня о наличности вещей в бывших богатых имениях. Я знал о том, что в г.Немирове, в бывш.[ем] дворце Щербатовой находилось значительное количество мебели старинной, так как Щербатова собирала такие вещи. Сам я в Немирове не был. Т.Гинзбург очень заинтересовался этим обстоятельством и поручил т.Бруку, ехавшему со мной в Киев для заключения договора с Госторгом, обязательно со мной побывать в Немирове. Из Киева мы с т.Бруком выехали в г.Немиров. Там в б.[ывшем] Дворце существовал летний дом отдыха, и в нем мы нашли очень много старинной мебели, но, к сожалению, большая часть из нее оказалась не 18[-го] века, а начала 19[-го] века, т.е. непригодной для экспорта. Я составил список годных вещей, которых оказалось немного – всего на сумму, по моей оценке, на 1000 с чем-то рублей, и оставил опись этих вещей и расценку заведующему санаторией т.Слуцкому. Мебель эта оказалась в ведении Винницкой Окрстрахкассы. Для получения разрешения на закупку этой ценной мебели я сейчас же написал Винницкому Госторгу. Прошел месяц, и никакого ответа не было, тогда я написал запрос, на который получил копию постановления Страхкассы об отказе в продаже этих вещей, ввиду желания кассы устроить в доме отдыха якобы музей. Такое объяснение было в высшей степени наивно, ибо составить музей из 20 предметов и притом почти исключительно одной мебели представлялось абсурдным.

Не желая, чтобы такая партия нужного нам антиквариата пропала, я написал об этом Московской конторе с просьбой принять соответствующие меры. Через месяц мы получили сообщение Винницкой Страхкассы о согласии продать нам эти вещи. В этот момент здесь в г.Киеве был гр.Глазунов, который имел поручение от директора Антиквариата т.Гинзбурга еще раз осмотреть эту мебель в Немирове. Вместе с т.Глазуновым мы выехали в г.Немиров, где из числа мною отобранного он не нашел нужным брать две хрустальные люстры, находя, что они в испорченном виде. Все остальное было упаковано и отправлено в Ленинград.

Считаю нужным подробно описать, что я делал в последнюю мою поездку в г.Прилуки, по вызову конторы. Приехал я в Прилуки 8 марта в 10 ч. утра и сейчас же был в Госторге, где на складах находилось около 100 мешков с церковной парчой. Тут я узнал, что Контора вызывала из Харькова специалиста по приему парчи, и ей прислали гр. Ростовскую, которая всю эту партию оценила в 600 руб. Когда я стал пересматривать мешки, то убедился, что приемка производилась без всякого знания дела, безтолково и чрезвычайно дешево, ибо этот товар после моей оценки оказался стоящим 3 000 – 4 000 руб. Из Госторга мы отправились в Админотдел к Инспектору т.Ильченко. Т.Ильченко был свидетелем всей проделанной мной в течении 5 дней моей грандиозной работы, и я прошу запросить его о том, как я работал, с каким рвением и энергией. Я убежден, что отзыв т.Ильченко может играть огромную роль в выяснении моей полнейшей невиновности в предъявляемых обвинениях. Получив от Ильченко сведения, что ценная, старинная материя в 300-летней давности монастыре может сгнить от сырости, я сейчас же согласился, несмотря на полнейшую весеннюю распутицу ехать в монастырь за 10 верст, что и было нами исполнено. На следующий день я взял 2 подводы для вывоза тканей и 2 работниц и с ними вторично выехал в монастырь. В течении пяти часов мне удалось пересортировать, пересчитать и оценить по нашим лимитным ценам там парчи на сумму 2000 руб. и запаковать ее в 40 мешков по сортам. К вечеру я отправил в город 2 подводы с рабочими и 20 мешками, а сам остался с 1 рабочим ночевать в колонии, с тем чтобы 1 подвода на следующий день заехала за нами и взяла вещи. На следующий день нито за нами приехать не мог, ибо дороги стали совершенно непроезжими, а в деревне не отказались везти в город. С трудом мы выпросили лошадь в колонии и выехади в город. По дороге нас встретил инспектор Админотдела т.Ильченко, выехавший верхом на лошади нас спасать. По словам Ильченко, перед городом он провалился с лошадью в снегу, а потому нам пришлось вернуться и ехать в город кружным путем. На следующий день я стал на приемку городских риз и с утра и без перерыва до 5 ч. дня, при этом работал не только как специалист-оценщик, но как и простой рабочий, запаковывая и таская на плечах мешки на весы. Тов. Ильченко может все это удостоверить, а я полагаю, что такая моя работа может служить доказательством, что я абсолютно не виновен в модном теперь преступлении – вредительстве. Так вредители не работают.

Теперь я хочу остановиться вообще на вопросе о возможности вредительства в моем деле. Я не представляю даже физически возможным вредительствовать в моем антикварном деле в тех условиях работы, в которых я находился. Я уже писал о том, что контора «Антиквариат», согласно заключенному договору с Укргосторгом о закупке старины на территории Украины на один лишь пробный год, приняла меня на службу временную лишь [на] три месяца с тем, чтобы, как мне было объявлено, испробовать меня, гожусь ли я как специалист, т.е. буду ли я покупать годные вещи и в каком количестве. Через три месяца, т.е. после осмотра результатов моей работы должен был выясниться вопрос о дальнейшей службе. Естественно, если бы я или покупал ненужные вещи, или переплачивал цены, или бы не покупал всех предлагаемых вещей (так я понимаю вредительство), то через 3 месяца все равно все это должно было бы выясниться, и меня лишили бы службы, т.е. 250 руб. жалования [плюс] около 30-50 руб. разъездных в месяц. Поступил я на службу 13 Июня 1929 года, следовательно 13 Сентября того же года уже возник вопрос в Москве о результатах моей работы, так как согласно тому же договору все купленные мной вещи должны быть доставляемы в Ленинград не позже 15 дней после их покупки. Тот факт, что я был оставлен на службе после этого срока, доказывает, что производившаяся мной работа и все закупки были признаны в Москве были полезными, ибо иначе меня не оставили бы на дальнейшей службе. В дальнейшем руководство работой перешло в ведение Ленинградской конторы, которая естественно должна была интересоваться вопросом о том, как работает до того не известный им агент по закупке вещей на Украине. Если бы заготовка велась мной умышленно не так как следует и была бы неправильной, то, я полагаю, при поступлении в Ленинград вещей немедленно после их покупки контора имела бы возможность в любой момент прекратить мою вредительскую деятельность и не таким жестоким способом, как арестом, а просто отказать мне от службы, чего, однако, сделано не было, наоборот, вся переписка с мной и поступавшие запросы до последнего времени свидетельствовали о том, что мной были довольны. Через 2 месяца вообще кончался срок моей работы, так как договор Москвы с Киевом был заключен на 1 год, т.е. по 1 Июня 1930 года, после чего в Ленинграде опять поднят был бы вопрос о моих заготовках, и если бы обнаружено было какое-либо вредительство, то меня просто заменили бы другим лицом и на этом проиграл бы только я.

Считаю нужным указать на то, в каких условиях производилась мной закупка антиквариата на Украине: в г.Москве и в г.Ленинграде, где производится такая же закупка, существуют значительные штаты сотрудников, причем для каждой области анткварии существует отдельный специалист, так, например, для книг – особый, для икон – другой, для серебра еще один, для картин целая комиссия, кроме того, для окончательного решения приглашаются особые комиссии из лиц, служащих в музеях. Здесь же в Киеве все это соединено в одном моем лице, и я один являюсь решителем всех этих вопросов. Когда сотрудники Московской конторы спросили меня, для чего я приглашен конторой из Киева, и я сказал, на какую обязанность, очень многие советовали мне отказаться от этого предложения, предупреждая: «Все равно, как не будете вести дело, – рано или поздно очутитесь в Допре [96]». Пророческие слова».

Примітки

95. Жуков Ю.Н. Операция Эрмитаж. С. 10.

96. ДОПР — дом общественных принудительных работ. Існували з 1918. Також: Дом предварительного расследования. — Дж.: Росси Жак. Справочник по ГУЛАГу. В двух частях. Изд. 2, доп. Ч.1. М.: Просвет, 1991. С. 104; ЦДАГО України. Ф.263. Оп. 1. № 52408 ФП / кор. 1148. Пакет.