Формирование управленческой информационной системы

Сергей Белоконь

В двадцатых-тридцатых годах информационной основой государственной политики массового террора стала обстоятельно продуманная система учета, анкетирования и паспортизации. Информационная функция в деятельности спецслужб, возможно, была важнейшей, во всяком случае она предшествовала всем остальным.

Власть четко отличала санкционированные контакты граждан с иностранцами от контактов несанкционированных. Поэтому, когда в конце 20-х годов начал формироваться железный занавес, чекисты тщательно регистрировали стихийных посетителей иностранных консульств. Ясное дело, учет людей, которые по какой-либо причине посещали консульства, был для этих лиц очень опасен. Известен документ от 15 января 1958 года:

«По материалам архивного дела «О», находящегося на хранении в УАО КГБ при СМ УССР, т. 16, л.д. 23 в списке выявленных связей германского консульства за период с 1928 по 1933 гг. значится Эрнст Федор Людвигович 1891 г.р., профессор-археолог (sic), проживающий по ул. Круглоуниверситетской 4/4» [131].

Как видим, уже во второй половине двадцатых годов связи с заграницей, в частности с догитлеровской Германией, активно ограничивались. Слежка за связями иностранных консульств, фиксация замеченных в этом советских граждан осуществлялись, таким образом, уже в первые годы советской власти.

Соответствующая картотека (картотеки?) широко использовалась в оперативной работе. Так, на основании ее сведений появился такой пассаж в обвинительном заключении против Станиславы Сороки: «В 1934 году Сорока дважды посетила польское консульство в г. Киеве, якобы в целях получения разрешения на въезд в Польшу, гостить к своей сестре, в чем ей, якобы, было отказано» [132]. В Киеве проживала дочь генерал-майора Елизавета Максимович (*25 мая 1886, Новоград-Волынский). Сестра ее матери Фелиция Игнатович и кузина, выехав в Варшаву, хлопотали о ее выезде из СССР. Елизавета Антоновна получила визу, но не имела разрешения на выезд, в связи с чем с июня 1935 года по июль 1937 года шесть раз посетила польское консульство. 26 августа ее арестовали, а 23 сентября – расстреляли за шпионаж [133]. Василий Швагер служил в польской армии. Желая выехать за границу, он посещал консула. Власть обвинила его в том, что во время встреч он «сообщал клеветнические сведения об СССР». В ноябре 1937 года Швагера осудили на казнь. Была арестована и его жена Прасковья Филипповна [134].

В 1988 году эта картотека хранилась в 10 отделе КГБ. Именно тогда на основании ее данных была выдана справка: «Сообщаем, что по картотеке учета посетителей германского консульства в гор.Киеве Тарасевич В.[алентина] И.[вановна] не проходит» [135].

Зарегистрированные в этой картотеке люди были изъяты по приказу Ежова № 00698 от четверга 28 октября 1937 года:

«В целях пресечения всей контрреволюционной, шпионской, террористической, диверсионной деятельности на территории СССР личным составом посольств и консульств Германии, Японии, Италии и Польши – приказываю: […]

2. Применением широких репрессий пресечь все связи посольств и консульств этих стран с советскими гражданами, подвергая немедленному аресту всех советских граждан, связанных с личным составом этих диппредставительств. […]

7. […] Одновременно усилить наблюдение за другими диппредставительствами, через отдельных представителей которых японская, германская, итальянская и польская разведки также ведут контрреволюционную работу на территории СССР (финских, австрийских, балканских, скандинавских и других стран)» [136].

Надежной основой, на которой осуществлялись систематические аресты, были дела-формуляры, досье. Об их тематической классификации в виде окраски и категории шла речь выше. Когда на основании оперативного учета принималось решение о ликвидации агентурной разработки, это означало завести следственное дело или, на профессиональном жаргоне, «снять» соответствующее количество контрреволюционного элемента.

При самых разных обстоятельствах население страны заполняло в течение жизни множество всяческих анкет. Выходило так, что по разным поводам каждому гражданину страны приходилось заполнить великое множество множество самых разнообразных анкет. Когда советский ребенок семи лет поступал в среднюю советскую школу, на него заводили первое в его жизни дело. Впоследствии гражданину СССР приходилось заполнять множество самых разнообразных анкет, которые представляли собой самооговоры. Государство живо интересовалось, «есть ли родственники за границей», «был ли репрессирован кто-нибудь из родственников», «пребывали ли на временно оккупированной территории» и тому подобное. Сначала самые опасные вопросы касалось «социального происхождения», которое определяло всю дальнейшую судьбу человека. Граждане не могли этого избежать, причем за дачу неправдивых ответов им угрожала уголовная ответственность.

На формирование учета шли усилия огромного аппарата служащих. Соответствующие органы не жалели миллионы человеко-часов на изучение всего этого материала. Следы их работы можно обнаружить в анкетах делегатов партийных съездов. Например, делегат ХІІ съезда КП(б)У Василий Кузьменко, с 1933 года заместитель «НК РКИ» (наркома рабоче-крестьянской инспекции), в предсъездовской эйфории разговорился слишком искренне. Он написал в анкете, что в 1917 году принадлежал к социалистам-революционерам, а с 1918 – к ВКП(б). Кто-то неизвестный зловеще приписал карандашом: «в Личном Листке пишет в др.[угих] партиях не был» [137]. Интересна анкета начальника п/о [политотдела] МТС Сватовского района Донецкой области Ипполита Комарницкого. В ее нижнем правом углу находим заметку: «разраб.[атывается]» [138], то есть на основании изучения документации его начали готовить к аресту. Такая же заметка («разраб.[атывается]»), тоже в нижнем правом углу, – на анкете бывшего эсера, директора завода «Арсенал» с 1928 года Федора Чернышова [139]. Борис Бажанов комментирует эту циничную практику:

«Пока идет съезд, мандатная комиссия производит статистическую работу анализа анкет и в конце съезда делает доклад: в съезде участвовало столько-то делегатов, столько-то мужчин, столько-то женщин; по социальному происхождению делегаты делятся так-то; по возрасту; по партийному стажу; и так далее, и так далее. Все делегаты понимают необходимость подробных анкет, которые они заполняли» [140].

А тем временем с анкетами проводились весьма интересные манипуляции. Например, кто-то из делегатов, вычеркивая имя Сталина, дописывал какого-то своего кандидата. Специальный чекистский графолог отыскивал по анкетам, кому персонально принадлежит этот почерк.

Интересуясь наличной популяцией, власть осуществляла (по большей части методами анкетирования) сущностное социологическое исследование больших массивов населения. Кроме того, путем индивидуального изучения подходила к отдельным лицам. Все вместе это давало достаточно объективное представление о внутренней ситуации в стране.

В монографии «Массовый террор как средство государственного управления» приведены две анкеты. Их использование, как и в случаях с другими обстоятельно разработанными вопросниками, приводило к получению огромной информации. Составил эти анкеты человек не слишком грамотный, вместе с тем анкеты хорошо продуманы. Вопросы в них перемешаны, – место рождения (пункт 14 первой анкеты), дата рождения (пункт 6) перенесены с соответствующих мест, чтобы запутать, не дать разобраться, какие вопросы здесь более важны, а какие второстепенны. Тем временем анкета выявляет серьезную теоретическую основу. Интерес к принадлежавшей данной семье недвижимости (пункт 15) явно перекликается с основным вопросом философии. Вместе с тем далеко за рамки марксистско-ленинской теории выходит интерес к национальности жены (пункт 2 [!] первой анкеты). Интерес к «настроениям» (пункты 11 и особенно 22 второй анкеты) позволяет серьезно относиться к обвинениям в шпионаже, выдвигавшимся «органами» перед людьми, которые переписывались с заграницей и поневоле характеризовали в переписке эти сами «настроения» внутри страны. Нельзя не предположить, что чистка, проведенная вскоре в армии, могла базироваться на серьезных информационных основаниях. Могло бы показаться, что такая разработанность вопросов сложилась вследствие многолетних теоретико-методических усилий сталинских «особистов». На самом деле расматриваемая анкета хранится в групповом деле тютюнниковцев К.Ковеля и Г.Немоловского, заключенных уже в ноябре 1921 года. Ленин и здесь опередил Сталина [141].

Паспортизация [142]. Если переписи населения предназначались в СССР прежде всего для дальнейшего планирования народного хозяйства, этим их значение, в конечном счете, и ограничивалось. Переписи были одномоментны. В отличие от личных дел набор сведений о человеке не развивался во времени. Еще хуже было то, что он не двигался далее вслед за самим человеком. Более гибкую регистрацию подвластного им населения большевики провели в два этапа (1932 и 1974) в виде паспортизации. На первом этапе, однако, ею не охватывались крестьяне [143]. Полная паспортизация осуществлялась поэтапно, и это растянулось на несколько десятилетий. Паспорт перекрыл собой подборку справок, которыми оперировал человек раньше.

В паспортизации власть нуждалась для дифференцированного учета населения. Екатерина Олицкая свидетельствовала:

«В конце 1931 года страна буквально кишела нелегальными, бежавшими из деревень, жившими по липе или вовсе без документов. Уходили из сел раскулаченные или ожидавшие раскулачивания, бежали ссыльные и переселенцы. […] Позже мне пришлось видеть целый колхоз, возникший из сбежавших с Украины «кулаков». Сбежав, они могли работать на железнодорожном строительстве. Вместе со строящейся дорогой продвигались вперед, жили в бараках» [144].

Введя 27 декабря 1932 года по СССР единую паспортную систему и обязательную прописку паспортов, власть ставила перед собой откровенно репрессивную цель. ЦИК и СНК откровенно и открыто объявили об этом в соответствующем постановлении:

«В целях лучшего учета населения городов, рабочих поселков и новостроек и разгрузки этих населенных мест от лиц, не связанных с производством и работой в учреждениях или школах и не занятых общественно-полезным трудом (за исключением инвалидов и пенсионеров), а также в целях очистки этих населенных мест от укрывающихся кулацких, уголовных и иных антиобщественных элементов, Центральный исполнительный комитет и Совет народных комиссаров Союза ССР постановляют:

1. Установить по Союзу ССР единую паспортную систему на основании положения о паспортах» [145].

Для проведения паспортизации территория государства была разбита на несколько категорий:

а) Особая категория: пограничная 100-километровая полоса.

б) 1 категория: Москва, Ленинград и 100-километровая полоса вокруг этих городов.

в) 2 категория: города – центры промышленных районов: Киев, Харьков, Минск, Баку, Днепропетровск и др.

г) 3 категория: областные центры: Орел, Курск, Воронеж, Полтава, Винница и др.

д) рабочие поселения: Донбасс, Кузбас, Урал и т.д. Эти поселения равнялись к режиму 3 категории.

е) 4 категория: районные центры [146].

Паспорта предстояло получить мужчинам и женщинам, начиная от 16-летнего возраста, а также работникам милиции и демобилизованным красноармейцам, которые прибывали в режимные местности. Крестьяне [147], а также красноармейцы и работники НКВД паспортов не получали. Это дало возможность прикрепить крестьян к определенному месту, к их колхозам зависимостью действительно крепостной, поскольку получить работу в городе без паспорта они уже не могли. Связь паспортной системы с репрессиями и террором была так крепка, что мемуаристы, бывает, даже ошибаются в датах: «В 1933 году, – уверял П.Судоплатов, – в связи с коллективизацией была введена паспортная система для строгого контроля проживания в городах и упрощения учета движения населения» [148]. После проведения паспортизации, когда все подозрительные лица были взяты на специальный учет, вышло секретное постановление СНК: «Всем лицам, взятым на тайный учет, как кулаки, во временных удостоверениях, в графе последний – «На основании каких документов выдан паспорт» – ставить: «Паспорт выдан на основании справки № 1 и постановления СНК № 861». Это значило «социально-опасный» (СОЭ) или «социально-вредный» (СВЭ) элемент [149]. На март 1937 года, считалось, паспортизацией было охвачено не менее 40 % всего населения СССР [150].

Во время начавшихся вскоре массовых репрессий институт прописки сыграл огромную роль, позволяя легко арестовать любого гражданина. Если принималось решение об аресте того или иного человека, ночью он должен был оказаться только по месту своей паспортной прописки. Если энкаведист, придя за этим человеком, чтобы его арестовать, раз или второй, его не заставал, – власть воспринимала это как «переход на нелегальное положение» – со всем, что отсюда вытекало. Как сказал на допросе 3 ноября 1935 года поэт Микола Вороной, «для меня было ясно, что проживать в Москве не прописанным, значит состоять на нелегальном положении» [151], а нелегальное пребывание уже гарантировало срок.

Между тем, в больших городах паспорта получили далеко не все. Рой Медведев объяснял, что милиция не выдавала паспортов тысячам бывших капиталистов, дворян и другим «лишенцам», то есть людям, лишенным избирательных прав. Они были вынуждены выезжать в меньшие города, где становились по большей части мелкими служащими в местных учреждениях, или за пригородную полосу [152]. 23 марта 1935 года начальник УСО УГБ КОУ НКВД УССР Мищенко послал начальнику областной милиции НКВД постановление СПО «о применении к [букинисту] Мазараки Б.В. и его семье […] паспортного режима» [153]. 8 октября милиция ответила, что у него «[…] отобран паспорт и [Мазараки с семьей] выслан [на] 100 кил[ометров] от Киева» [154]. Они вместе выехали в Житомир, где, кажется, к счастью, потерялись. Но известно много случаев, когда удалением человека из города дело не кончалось, и эскалация репрессий могла привести к его гибели. В 1930 году киевско-печерские лаврские иеромонахи Иулиан (Бондарук) и Иустин (Таценко) получили патенты кустарей, что позволило им производить ручным способом разнообразные предметы культа, в частности кипарисовые крестики. Они печатали разрешительные молитвы, венчики, поминальники, покрывала для покойников, распространяя их оптом и в розницу. Летом 1933 года им обоим было отказано в получении паспорта, вследствие чего им пришлось выехать в Ирпень. В апреле 1934 года их там арестовали. 23 апреля Особое совещание при коллегии ГПУ постановило выслать обоих в ИТЛ сроком на три года. 21 сентября 1936 года появился циркуляр НКВД СССР и Прокурора СССР № 89 «о порядке рассмотрения дел об условно-досрочном освобождении больных, инвалидов и стариков». 9 октября 1936 года Управления Свирского ИТЛ (г. Лодейное Поле Ленинградской области, Учраспредотдел) послало запрос относительно одного из монахов, о.Иулиана, в УАО УГБ УНКВД по УССР, затребовав «мотивированное заключение о целесообразности применения досрочного освобождения в порядке ст. 458 УПК». Оперуполномоченный Тантлевский ответил: «Досрочное освобождение Бондарука Ивана Ивановича из ИТЛ считать нежелательным». Капитан ГБ Соломон Брук [155] такой ответ утвердил [156]. Подобным образом в те же самые месяцы были изъяты в Киеве и другие монахи. Так, было отказано в выдаче паспорта лаврскому монаху о.Савве. Как беспаспортному ему пришлось выехать в Будаевку. Там 7 апреля 1934 года его арестовали. Особое совещание при коллегии ГПУ постановило выслать его в Северный край на три года [157]. Дальнейшая его судьба неизвестна. Таким образом, паспортизацию можно рассматривать как одну из начальных форм репрессий.

Слабым местом тоталитарного государства было стремление тысяч людей, не включенных в систему, сберечь свободу и жизнь. В миланской «Иль Корьере делла Сэра» итальянский журналист Беонио Брокьери делился наблюдениями над атмосферой 1934 года:

«Начинаете ощущать близость ареста? Исчезайте! На фабрике ваши приятели пропишут вас за мертвого. А тем временем мертвый блуждает, с револьвером в кармане, пять или шесть месяцев где-то по лесам и степям, ночью на буферах железнодорожных вагонов, днем в очередях, вокруг магазинов, где можно найти немного денег. Нужно только иметь острый глаз и быструю руку. Спать под открытым небом и всегда иметь оружие под рукой. Поддельный паспорт получить легко» [158].

Когда, осуществляя свою паспортизацию, власть занялась идентификацией и фиксацией каждого гражданина в отдельности, население интуитивно почувствовало всю агрессивность этой меры и пыталось его избежать. Во время проведения Всесоюзной переписи 1937 года начальник Центрального управления народнохозяйственного учета Госплана СССР И.А.Краваль, вскоре расстрелянный, в докладной записке на имя Сталина и Молотова утверждал: «[…] можно считать, что не менее 300 тыс. человек живет в Москве без прописки. Такое же положение во многих крупных городах» [159]. С точки зрения НКВД, игнорирование паспортной системы было тяжким преступлением.

131. ЦГАОО Украины. № 62089 ФП / кор. 1650. Том. 2. Л. 66.

132. ЦГАОО Украины. № 47984 ФП / кор. 861. Л. 17. Станислава Иосифовна Сорока (* 1897, Варшава) работала уборщицей в киевской школе [им.] Ратманского. 21 февраля 1938 года Особое совещание при НКВД СССР приговорило её к десяти годам ИТЛ (Л. 21).

133. ЦГАОО Украины. № 63574 ФП / кор. 1744. Л. 18-22, 32.

134. ЦГАОО Украины. № 32214 ФП / кор. 226. Л. 8.

135. ЦГАОО Украины. № 58840 ФП / кор. 1495. Том 1. Л. 115.

136. Дойков Юрий. «Шпионы» на конвейере // Посев. 1997. № 5. С. 39.

137. ЦГАОО Украины. Ф. 1. Оп. 1. № 441. Л. 103.

138. Там же. Л. 50.

139. ЦГАОО Украины. Ф. 1. Оп. 1. № 442. Л. 221.

140. Бажанов Б. Кремль, 20-е годы // Огонек. 1989. 30 сентября – 7 октября. № 40 (3245). С. 27.

141. Білокінь Сергій. Масовий терор як засіб державного управління в СРСР, 1917-1941 рр. К., 1999. С. 184-186.

142. Matthews Mervyn. The Passport Society: Controlling Movement in Russia and the USSR. Boulder; San Francisco, Oxford: Westview Press, [1993]. xiv, 119 p.;

Перепелиця І. Совєтська пашпортизація як засіб московського поневолення і терору // Визвольний шлях. 1953. № 11 (74);

Вронська Т.В., Кульчицький С.В. Радянська паспортна система // УІЖ. 1999. Травень-червень. № 3 (426). С. 33-43.

143. Крестьяне начали получать паспорта только вследствие введения нового положения о паспортной системе в СССР по постановлению СМ СССР от 28 августа 1974 года, которое подписал Косыгин (Собрание постановлений правительства Союза Советских Социалистических Республик. 1974. № 19. С. 387-396).

144. Олицкая Е. Мои воспоминания. [Кн.] ІІ. [Frankfurt/M:] Посев, [с 1971.] С. 95.

145. Собрание законов и распоряжений Рабоче-Крестьянского Правительства Союза советских социалистических республик. 1932. 31 декабря. № 84. Отдел первый. С. 821.

146. Перепелиця І. Совєтська пашпортизація. С. 17.

147. После 1974 года без общегражданских паспортов остались только военнослужащие, а также те советские граждане, которые постоянно проживали за границей, а в СССР прибывали на время.

148. Судоплатов П. Спецоперации. С. 461-462.

149. Перепелиця І. Совєтська пашпортизація. С. 17. Обратный перевод с украинского.

150. Поляков Ю.А., Жиромская В.Б., Киселев И.Н. Полвека молчания: Всесоюзная перепись населения 1937 г. // Социологические исследования. 1990. № 6. С. 12.

151. ГА СБУ. № 48570 ФП. Том 6. Л. 118.

152. Медведев Рой. О Сталине и сталинизме. М.: Прогресс, 1990. С. 218.

153. ЦГАОО Украины. № 33889 ФП / кор. 515. Л. 28..

154. Там само. Л. 31 – об.

155. Заполняя в 1925 году анкету, Брук сообщил, что имеет только начальное образование (ЦГАОО Украины. Ф. 22. Оп. 6. № 91. Л. 34-35). См. о нем: Наше минуле. 1993. Ч. 1 (6). С. 56, 75, 80-81, 84, 120-133, 137, 140-142, 144, 147.

156. ЦГАОО Украины. № 30493 ФП / кор. 154. Л. 6 – об., 13 – об., 21-22, 26, 29.

157. ЦГАОО Украины. № 30482 ФП / кор. 154. Л. 10 об., 16. Интересный случай – 7 апреля датируется постановление «об избрании меры пресечения», допрос, допрос свидетеля о. Феофила Юзвика, постановление «о предъявлении обвинения», расписка о невыезде и даже протокол Особого совещания!

158. Цит. по: Онацький Євген. У Вічному місті: Том ІV: 1934 рік. Торонто: Новий шлях, 1989. С. 325. Запись от 2 ноября 1934 года.

159. Поляков Ю.А., Жиромская В.Б., Киселев И.Н. Полвека молчания. № 6. С. 12.