Большевики и насилие

Сергей Белоконь

Большевицкая теория массового террора. Коммунистическая власть всегда основывалась на насилии. В течение нескольких десятилетий, во всяком случае в 1917-53 годах, крайняя форма насилия – массовый террор – была в СССР одним из главных средств государственного управления. Обычно террор трактуется как наиболее острая форма борьбы против политических врагов с применением насилия вплоть до физического уничтожения. Нарком юстиции РСФСР И.Штейнберг писал:

«Террор – это не единичный акт, не изолированное, случайное, хотя и повторяемое проявление правительственного большинства […]. Террор – это узаконенный план массового устрашения, принуждения, истребления со стороны власти […]» [2].

Большевики широко применяли идеологический, финансовый, индивидуальный и другие виды террора. В данной работе рассматривается процесс, система и политика только реального устрашения (психологического террора) и физической ликвидации. Следует сказать, что большевицкий террор и массовые репрессии как порождение марксизма-ленинизма прошли несколько периодов развития. Формы и характер их применения менялись, но главные цели коммунистического террора оставались постоянными и неизменными.

Большевицкий террор опирался на глубоко научную основу. Так могло показаться, поскольку существовало его теоретическое обоснование и системное организационное обеспечение. Однако, с учетом общей порочности теории и ее ценностных ориентиров, точнее будет указать на наличие разве что формальных признаков научности, т.е. только о наукообразии той основы, на которой возник большевицкий террор.

Особенностью коммунистического мировоззрения всегда была и остается идея социального неравенства и классовый шовинизм в его крайних, экстремальных формах. Его оценки общественного развития не реалистичны, а парадоксальны, революционны, разрушительны. Марксистско-ленинская теория неминуемо содержит в себе принцип классовой сегрегации. Она делит общества на принципиально не равноценные классы, противопоставляя одни из них другим. Борьбу между классами коммунисты постоянно поощряли, раздували и, где только могли, провоцировали, объявив ее ни много, ни мало движущей силой истории. Можно предположить, что все разговоры об исторической роли пролетариата были прежде всего обоснованием его фактической роли в захвате власти. Но если коммунисты выдвинули пролетариат, то, конечно же, не для того, чтобы он управлял, – скорее его использовали как ударную силу в борьбе против существующего строя. Ведь что может быть общего между пролетариатом первой половины ХХ века и студенчеством его второй половины, как не их отношение к основам капиталистического строя, во-первых, и возможность стать этой самой ударной, разрушительной силой, во-вторых?

Конечной целью большевиков было, как известно, построение коммунизма. Чтобы воспроизвести целостную систему большевицкого массового террора как государственной политики и практической деятельности государства и его институтов, следует исходить из тезиса, что вся внутренняя политика большевиков сводилась к двум главнейшим направлениям. Это создание новой породы людей – строителей коммунизма, а соответственно – отбраковка и ликвидация той части населения, которая строителем коммунизма быть не могла. Для будущего общества эти люди считались вредными, и теория обрекала их на ликвидацию. Действительно, нельзя разделить общество, не произведя переоценки ценностей, а компрометация того, что привыкли считать хорошим, не будет основательной, если не дойти до самого конца, до его уничтожения.

Скажем прямо: ревизионисты «всех мастей» вели речь главным образом о Большом Терроре 1937-38 гг., а причину террора видели прежде всего в дурном характере Сталина. Считается, если бы полноту власти получил кто-нибудь другой из тогдашних большевицких лидеров – тот же Бухарин, к примеру, или Киров, ничего подобного не произошло бы. Говорят о видовых формах – «сталинские репрессии», «сталинская система». Инакомыслящие, оказывается, противостояли «брежневской системе», «андроповской системе» и тому подобное. Но почему-то никто не говорит об явлении родовом – «коммунистические репрессии», «коммунистический террор», «коммунистическая система». Проникнувшись неким уже противоестественным страхом перед сталинизмом, страхом едва ли контролируемым и граничащим чуть ли не с паранойей, в последнее время кое-кто увидел демократическую альтернативу ему, смешно сказать, в Троцком. На самом деле, отношение большевицкой власти к отдельно взятому человеку и отношение ко всему обществу – что в конце 1917-го, что в начале 1941-го – было абсолютно одинаковым и не зависело от личности диктатора. Террор лежал в самой природе коммунизма. Как говорил Бухарин, «неумелое управление прекрасной машиной совсем не свидетельствует о недостатках самой машины. Бессмысленно разбивать эту машину, чтобы только убрать водителя» [3]. На открытых политических процессах 30-х годов бойцы ленинской гвардии не выступали против строя прежде всего потому, что последний был главным их детищем, а Сталин был легитимным его порождением.

Если русские государи ХІХ – начала ХХ веков, без сомнения, любили свою страну, отношение к ней коммунистических вождей было сложным и неоднозначным. Если попытаться определить самое фундаментальное отличие руководителей Центральной Рады от лидеров большевизма, это будет, пожалуй, их добродушие. Вспомним мнение Б.Бажанова: «Для обеих групп, которые представляли современное и будущее партии и власти, вопрос о благе народа никак не стоял, и его как-то даже не по себе было ставить. Наблюдая их целый день в повседневной работе, я должен был с горечью убедиться, что благо народа – последняя их забота» [4]. Идея насилия не только легко вписалась в миропонимание большевицких вождей, а была им присуща изначально, всегда. Большевицкое насилие было систематичным насилием, а большевицкий террор был террором особого рода.

В условиях немецко-фашистской оккупации практиковались импульсивные стихийные акции, смысл которых сводился прежде всего к запугиванию. Немцы могли окружить квартал, захватить его жильцов и ликвидировать, к примеру, каждого второго, каждого пятого, десятого – так, как захотелось в тот момент немецкому командиру. Это был механический, неглубокий подход к насилию как средству власти.

Идеи массового истребления населения высказывались и проводились и в старой России. В совсем близком для большевиков прошлом видели в терроре успех революции некоторые народники. В прокламации «К молодому поколению» (сентябрь 1861 года) Н.В.Шелгунов и М.Л.Михайлов писали дословно: «Если для осуществления наших стремлений – для раздела земли между народом – пришлось бы вырезать 100 тысяч помещиков, мы не испугались бы и этого. И это вовсе не так ужасно» [5]. Их образцовый ученик Петр Ткачев выдвинул идею, что для обновления России нужно срубить головы всем без исключения жителям Российской империи старше 25 лет [6]. Отдадим должное Ткачеву. При всей необычности его идея была явно не лишена логики, поскольку люди старшего возраста уже сформировались, имели определенные взгляды, и их труднее убедить, нежели привить коммунистические идеи молодежи, которая еще не успела приобрести какой-то идеологический иммунитет. С другой стороны, этой человеконенавистнической идее трудно было укоренится в нормальном человеческом обществе, ведь речь не шла о конкретных грехах обреченных на заклание. Ткачев мечтал просто ликвидировать всех людей постарше. Кстати, сама идея оказалась живучей. 28 ноября 1918 года в Полтаве, только что освобожденной войсками Директории, состоялся митинг. Врач А.Несвицкий записал в дневнике: «На митинге было сделано предложение разделить город на участки и перерезать всех буржуев с 10-летнего возраста, иначе из них вырастут опять буржуи» [7].

В России идея насилия, террора стала на повестке дня с первых же месяцев захвата большевиками власти. Став председателем ВЧК, Дзержинский, по словам В.Бонч-Бруевича, заявлял:

«Не думайте, что я ищу форм революционной юстиции; юстиция сейчас нам не нужна. Такая борьба – грудь с грудью, борьба не на жизнь, а на смерть – чья возьмет! Я предлагаю, я требую организации революционной расправы над деятелями контрреволюции» [8].

В 1918 году П.Стучка говорил народным судьям: «Нам сейчас нужны не столько юристы, сколько коммунисты» [9]. В январе 1919 года председатель Революционного военного трибунала Республики [РСФСР] К.Х.Данишевский откровенно заявил:

«Военные трибуналы не руководствуются и не должны руководствоваться никакими юридическими нормами. Это карающие органы, созданные в процессе напряженнейшей революционной борьбы, которые постановляют свои приговоры, руководствуясь принципом политической целесообразности и правосознанием коммунистов» [10].

Деятельность революционных трибуналов полностью соответствовала установкам тогдашнего руководства. Как утверждал такой прагматик, как Троцкий, его в терроре тревожила только его целесообразность или нецелесообразность, ибо

«вопрос о том, кому господствовать в стране, т.-е. жить или погибнуть буржуазии, будет решаться с обеих сторон не ссылками на параграфы конституции, но применением всех видов насилия. Сколько бы Каутский ни исследовал пищу антропопитеков (см. стр. 85 и след. его книжки) и другие близкие и отдаленные обстоятельства для определения причин человеческой жестокости, он не найдет в истории других средств сломить классовую волю врага, кроме целесообразного и энергичного применения насилия. […] Вопрос о форме репрессии или об ее степени, конечно, не является «принципиальным». Это вопрос целесообразности» [11].

Множество аналогий столь же готтентотского характера можно найти в произведениях Ленина.

Как утверждали большевики, в развязанном терроре виновны сами жертвы этого террора. Если бы Ленину никто не сопротивлялся, то и террора бы не было. На самом деле террор начался еще до того, как началось широкое сопротивление, и был этот террор агрессивный, а не защитный. Если бы Ленин не хотел ни сопротивления, ни террора, он шел бы к власти другим путем – вместе с советами, с социалистами и Учредительным собранием. «Но это, – писал один из теоретиков НТС Б.С.Пушкарев, – был бы не Ленин» [12]. В жестах, рассчитанных на наиболее широкую популяризацию, и публичных выступлениях этот человек, казалось бы, отбрасывал саму идею террора:

«Юнкера попробовали устроить восстание […]. Но когда уже народ победил, он сохранил врагам не только воинскую честь, но и оружие. […] Нас упрекают, что мы применяем террор, но террор, какой применяли французские революционеры, которые гильотинировали безоружных людей, мы не применяем и, надеюсь, не будем применять» [13].

Д.А.Волкогонов, которому были доступны ленинские работы из библиотеки Сталина, заметил, что, несмотря на многочисленные отметки и замечания в разных местах ленинских книг, именно на это популистское заявление, хорошо понимая его значение, Сталин не обратил ни малейшего внимания [14].

На самом же деле, судя по его произведениям, целью его было истребление нежелательных социальных групп, даже если они не были ему враждебны, – прежде всего Церковь, не благословившая белого движения, социалисты, стремившиеся избежать кровопролития, часть интеллигенции и буржуазии, готовой на компромисс [15]. Как не вспомнить образцово демократичную первую программу партии, авторы которой со всей определенностью провозгласили, дескать, РСДРП

«ставит своей ближайшей задачей низвержение царского самодержавия и замену его демократической республикой, конституция которой обеспечила бы:

1. Самодержавие народа […].

3. Широкое местное самоуправление […].

4. Неприкосновенность личности и жилища.

5. Неограниченную свободу совести, слова, печати, собраний, стачек и союзов.

6. Свободу передвижения и промыслов.

7. Уничтожение сословий и полную равноправность всех граждан, независимо от пола, религии, расы и нациоальности. […]

11. Полную отмену смертной казни.

12. Выборность судей народом» [16] и т.д.

Ленин глубоко презирал толпу. Он охотно выступал перед нею с отрицанием террора, но, исходя из той же революционной целесообразности, в указаниях, предназначенных для узкого круга своих сообщников, самым спокойным образом писал прямо противоположное. К примеру, 9 августа 1918 года он наставлял Евгению Бош, свирепствовавшую в то время в Пензе:

«Необходимо […] провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города» [17].

А.К.Пайкесу 22 августа 1918 года он приказывал:

«Временно советую назначать своих начальников и расстреливать заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты» [18].

Известна его телеграмма Троцкому, устанавливавшего советскую власть в Татарии:

«Удивлен и встревожен замедлением операции против Казани, особенно если верно сообщенное мне, что вы имеете полную возможность артиллерией уничтожить противника. По-моему, нельзя жалеть города и откладывать дольше, ибо необходимо беспощадное истребление, раз только верно, что Казань в железном кольце» [19].

В феврале 1920 года Ленин дал телеграмму членам «Реввоенсовета» И.Т.Смилге и Г.К.Орджоникидзе:

«Нам до зарезу нужна нефть, обдумайте манифест населению, что мы перережем всех, если сожгут нефть и нефтяные промыслы, и, наоборот, даруем жизнь всем, если Майкоп и особенно Грозный передадут в целости» [20].

Сохранилась его записка с приказом передать члену Главного нефтяного комитета С.М.Тер-Габриэляну:

«Можете ли Вы еще передать Теру, чтобы он все приготовил для сожжения Баку полностью, в случае нашествия, и чтобы печатно объявил это в Баку» [21].

Все эти распоряжения не случайны и не маргинальны для большевицких руководителей, поскольку базировались на их человеконенавистнической идеологии, краеугольным камнем которой был тезис, оглашенный Лениным на съезде комсомола: «Для нас нравственность подчинена интересам классовой борьбы пролетариата» [22].

Хорошо зная своего сообщника и шефа, Лев Каменев спокойно констатировал, что тот был готов «принять деловой союз «с чортом и с его бабушкой», когда этого требовал ход революционного движения» [23]. Любопытно, что и Хрущев на ХХ съезде «целиком и полностью» одобрил эту сторону ленинской деятельности: «А разве можно сказать, что Ленин не решался применять к врагам революции, когда это действительно требовалось, самые жестокие меры?» [24]. Кто из делегатов съезда посмел бы сказать, что Ленин применял эти меры, когда «не нужно» было? На «ленинских» позициях стоял и Зиновьев, который после убийства руководителя петроградской чрезвычайки Урицкого и ранения Ленина бросил ставшую знаменитой фразу: «Вы, буржуазия, убиваете отдельных личностей, а мы убиваем целые классы» [25]. В вегетарианстве трудно заподозрить того же Троцкого, проповедовавшего буквально следующее:

«Доколе существует классовое общество, основанное на глубочайших антагонизмах, репрессии остаются необходимым средством подчинить себе волю противной стороны. […] революция требует от революционного класса, чтобы он добился своей цели всеми средствами, какие имеются в его распоряжении: если нужно – вооруженным восстанием, если требуется – терроризмом» [26].

Имея на руках страшные ленинские документы – как официально давно опубликованные, так и засекреченные, Волкогонов правильно увидел на ленинизме «печать античеловечности». По его мнению, «человек, внутренне не готовый к массовым жестокостям («сожжение Баку») не мог бы отдавать таких указаний» [27]. Кстати, капитулируя перед Сталиним, Антонов-Овсеенко своеобразно воздавал ему должное: «Уверен, что Влад.[имир] Ильич был бы целиком с ЦК в его борьбе с оппозицией, только он был более скор на расправу» [28]. Много позже, когда Ф.Чуев спросил Молотова, кто был строже – Ленин или Сталин, тот, вероятно, вспоминая годы «военного коммунизма», ответил:

«Конечно, Ленин. Строгий был. В некоторых вещах строже Сталина. Почитайте его записки Дзержинскому. Он нередко прибегал к самым крайним мерам, когда это было необходимо. Тамбовское восстание приказал подавить, сжигать все. Я как раз был на обсуждении. Он никакую оппозицию терпеть не стал бы, если б была такая возможность. Помню, как он упрекал Сталина в мягкотелости и либерализме. «Какая у нас диктатура? У нас же кисельная власть, а не диктатура!» [29].

Когда того же Молотова спросили, неужто Ленин имел какое-то отношение к убийству царской семьи, тот ответил жестко: «А тут даже думать не надо. Это настолько ясно, что иначе и быть не может. Не будьте наивным» [30].

В знаменитом теперь письме Ленина к Молотову от 19 марта 1922 года, в семидесятых годах довольно широко ходившем в самиздате, перепечатанном оттуда за границей, а потом – уже по рукописи – появившемся в позднеперестроечном СССР, есть такое таинственное место:

«Один умный писатель по государственным вопросам справедливо сказал, что, если необходимо для осуществления известной политической цели пойти на ряд жестокостей («когда это действительно требовалось», как сказал бы Хрущев [31]. – С.Б.), то надо осуществлять их самым энергичным образом и в самый кратчайший срок, ибо длительного применения жестокостей народные массы не вынесут» [32].

Готовя это письмо к печати и снабдив его подробными примечаниями, комментаторы не потрудились почему-то расшифровать, кто же этот «умный писатель» по имени (заметьте, писатель почему-то, а не ученый, не публицист, или как-то еще). Не знали комментаторы, где источник ленинских мыслей, или скрыли его? Кто же он, столь тщательно скрываемый автор? Заглянем в книгу Никкола Макиавелли «Государь», глава «О тех, что преступлением пришли к власти». Этот явно неглупый автор, действительно, точнее сказать – писатель, нежели как-то иначе, писал:

«[…] при неправом захвате власти всякий узурпатор должен решиться произвести все необходимые для него жестокости за один раз, чтобы не быть в необходимости возвращаться к ним беспрестанно и обеспечить за собой власть, не прибегая к ним постоянно, а привязав к себе подданных своими благодеяниями. […] Все необходимые жестокости должны быть произведены зараз, для того чтобы они были перенесены с меньшим раздражением […]» [33].

Нужно ли как-то комментировать это совпадение? Во всяком случае, очевидно, что круг учителей у Ленина был много шире, чем привыкли считать.

Большевицкий режим охотно называл террористическим Бухарин:

«П.Н.[Сакулин] говорит: зачем вспоминать о старом режиме. Я с этим не согласен. Вспоминать надо. Мы прибегаем к целому ряду старых методов. Армия была и есть теперь Красная Армия; тюрьмы были и есть, государственные учреждения есть, система принуждения есть, террористический режим есть – только направленный на другие цели. А вы говорите: зачем вспоминать о старом? Мы только перевернули понятие «свобода» [34].

Современный русский исследователь советского тоталитаризма А.Бакунин утверждает, что в начале 1918 года большевицкие лидеры разработали «научно обоснованную схему превентивного, устрашающего население, террора» [35]. По оценкам Украинского Красного Креста, в Киеве в дни муравьёвщины было убито 5 тысяч человек [36]. Но из сказанного вытекает, что Муравьёв, вероятно, не «превысил полномочия», как считали официальные историки времен Брежнева-Черненко, а действовал в четком соответствии с ленинским стремлением утопить любое противодействие в крови, навести страх на народ, «сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал» [37]. Это подтверждается и тем, что весной того же 1918 года, оказавшись у большевиков под следствием, Муравьёв был оправдан. Как объясняет современная исследовательница Л.Гриневич, судить его за разжигание в войсках классовой ненависти к населению большевики никак не могли. Не могли судить его ни за ярко выявленную антиукраинскую позицию (централизм или великодержавный шовинизм), ни за игнорирование принципов демократизма в войсках [38]. Опубликована ксерокопия с отношения председателя ВЦИК Я.Свердлова от 14 июня 1918 года:

«Т.Розмирович: срочно с курьером. В следственную комиссию по делу М.А.Муравьева. Настоящим сообщаем, что на основании постановления Президиума Центрального Исполнительного Комитета от 9-го сего июня, дело М.А.Муравьева, за отсутствием состава преступления (!), следствием прекращено и дело подлежит передаче в архив Революционного Трибунала при Центральном Исполнительном Комитете» [39].

Однако кровавый террор большевики применили в начале 1918 года не только в Киеве. В январе месяце председатель Севастопольского военно-революционного комитета П.Гавен приказал расстрелять более 500 «офицеров-контрреволюционеров» [40].

Эта теория превентивного террора предназначалась в первую очередь для того, чтобы ошеломить людей, сломать их навсегда, – как писал Ленин, – «чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий» [41]. В кинохронике тех лет можно увидеть, как люди смеются, пританцовывая вокруг костра из икон, как они единодушно призывают смерть на головы врагов. Поколение потеряло волю, стало неспособно самостоятельно мыслить, расчеловечилось. На историческую арену вышел советский человек.

В соответствии с учением марксизма-ленинизма через густое сито чисток и террора было пропущено – одна социальная группа за другой – все население страны, весь его персональный состав. На этом пути в СССР была осуществлена социальная революция, приведшая к разрушению старого мира «до основанья», как пелось в коммунистическом гимне. Эта страшная, кровавая революция, растянувшаяся на десятилетия и приведшая к миллионным жертвам, означала перелом исторической традиции, разрыв исторических связей. Кроме некоторых христианских ценностей, трудно назвать что-то еще, что осталось ненарушенного у людей, ищущих сегодня новые пути.

В наши дни главная опасность коммунизма в том, что в России он стал едва ли не этническим признаком. Могут ли россияне видеть свой политический идеал в каком-нибудь Милюкове? Ленин, Сталин, Хрущев – стали и вехами истории СССР, и элементами самосознания его бывших граждан. Имперская государственность пожирает теперь сама себя.

Развитие теории. Осуществляя социальную революцию и раздувая как можно сильнее классовую борьбу, невозможно не отделить одну часть населения от другой. В основе такого разделения лежала сегрегация (лат. segregatio – отделение), при которой власть отделяла заведомо позитивных от заведомо негативных, своих от чужих, тех, что пребывают в системе, от внесистемных, прямым продолжением чего стали, естественно, репрессии. Один лагерь сформировался вокруг партийной номенклатуры.

Первым большевицким функционером, который постиг природу и возможности аппарата, созданного вследствие октябрьского переворота, был, конечно, Сталин. Вместе со своими подчиненными в ЦК он постоянно возился с карточками, заведенными на руководящих работников, тщательно изучал свои кадры, заботясь, чтобы сторонники оппозиции навсегда потеряли свои должности. Вместо них в первые ряды выходили его выдвиженцы. К картотеке на людей, особенно его интересовавших, он не допускал даже своего секретаря. Недалекие острословы звали его «товарищ Картотеков» [42]. Считая, что кадры решают все, Сталин создал систему отбора людей на ведущие должности в партии и государстве. Они составили ядро того будущего общества, которое строилось по планам партии.

Яркую модель, иллюстрирующую работу аппарата с тем или другим контингентом населения, находим в церковных очерках А.Левитина и В.Шаврова. Из их рассказа вытекает, что предстоятели Церквей пребывали перед войной все на учете. Когда возникла потребность, власть молниеносно связалась с каждым из них в отдельности и свела всех вместе, – до появления компьютеров так спицей вынимались перфокарты. Нечто в этом роде произошло во время эвакуации Москвы в октябре 1941 года. Загрузившись в поезд, А.И.Введенский, руководивший тогда Обновленской Церковью, и обновленский митрополит Виталий (тоже Введенский) вдруг обнаружили, что тем же самым вагоном того же самого поезда эвакуировались Патриарший Местоблюститель Православной Церкви Сергей (Страгородский) и митрополит Киевский и Галицкий Николай (Ярушевич), а также старообрядческий архиепископ Московский и всея Руси Иринарх и даже руководители баптистской общины. Этот эпизод имел место задолго до встречи будущего Патриарха Сергия со Сталиным в 1943 году [43].

До сих пор бытует мнение, будто арест того или другого лица должен был иметь какие-то непосредственные причины, аресту должны предшествовать определенные обстоятельства, в первую очередь донос, пусть и неправдивый, какой-то оговор. В 1965 году русский литератор Ал.Письменный в послесловии к роману «Приговор» процитировал мнение неизвестного гениального узника:

«Чтобы лишить человека свободы, мне казалось, требуются хоть какие-нибудь, пусть видимые, пусть ошибочные, но все же причины. Хотя бы ложный донос, хотя бы оговор. Ничего этого не было. Людей лишали свободы «по разверстке» просто потому, что в числе прочих великих и мрачных схем кому-то (!? – С.Б.) в голову пришла еще одна: «пропустить через фильтр изоляции» очередную категорию граждан. Сто тысяч, миллион, два миллиона – неважно. Значительная часть из них погибнет. И это неважно. Самое главное – будет уничтожена, вырвана, выбита навсегда из головы, из души ненавистная способность понимать простыми человеческими мыслями и чувствами простые человеческие отношения. И на много лет вперед будет создан запас страха» [44].

Конечно, «запас страха» появился у советских людей отнюдь не перед войной, а гораздо раньше. «Владимир Ильич» приложил колоссальные усилия к его формированию с самого начала своего господства.

Прослеживая течение советской репрессивной политики, мы убеждаемся в глубокой истинности той отточенной формулировки, которую московские слухи, по свидетельству М.С.Восленского, приписали персонально Кагановичу: «Мы снимаем людей слоями» [45]. В 1937-39 годах секретарем партийного комитета Наркомтяжпрома СССР был некий Н.П.Дудоров. Он-то и поведал на склоне лет коллеге Байбакову, что весной и осенью 1938 года его начальник нарком Л.Каганович дважды выезжал на Донбасс, каждый раз в сопровождении оравы энкаведистов. Во время этих поездок были репрессированы многочисленные руководители предприятий, комбинатов, угольных шахт. Вернувшись в Москву, на коллегии наркомата Каганович хвастался, что он «убрал два слоя» врагов народа, которые якобы орудовали в промышленности Донбасса [46]. Карл Альбрехт заметил:

«Каждая ликвидация какого-нибудь важного партийца означала одновременно автоматическое удаление в центре и в провинции сотен тысяч его приверженцев, обвиненных в принадлежности к оппозиции» [47].

Альбрехту вторил бывший советский чиновник Виктор Кравченко, оставшийся за границей и даже судившийся с французскими коммунистами:

«Падение каждого руководителя или должностного лица, – писал он, – означало, что под чистку попадут и все им назначенные на должности. После ареста Бродского, «черные вороны» и крытые автомобили НКВД начали собирать его помощников, приятелей, мужчин и женщин, которым он дал работу в Никополе» [48].

Александр Вайсберг вспоминал, что вслед за Гвахарией, племянником Орджоникидзе и одним из гениев индустриализации, все директора больших литейных предприятий Украины были арестованы: «Через несколько месяцев были арестованы и те, кто пришел им на смену. Обычно удерживался только третий или четвертый по счету состав руководства» [49]. Это еще один пример снятия людей «слоями». Роберт Конквест представлял себе такую последовательность: «Сначала арестовывали председателя колхоза. Он «выдавал» ближайших сообщников, за ними шли бригадиры и, наконец, простые крестьяне» [50]. Трудно сказать наверное, доходили ли в те годы разговоры о «слоях» до Надежды Мандельштам, но она доподлинно воспроизвела это мнение: «Людей снимали пластами по категориям (возраст тоже принимался во внимание)» [51].

Социальная направленность массовых репрессий, которые осуществлял большевицкий режим, была очень специфической. Власть не карала отдельно взятых людей, нарушивших некое, то или другое законоположение. Репрессии попадали в конкретных людей, попадали массово («летели щепки»), но террор направлялся против целых социальных групп («рубили лес»). Поэтому правильнее говорить не о большом количестве индивидуальных акций большевицких спецслужб – органов ЧК-ГПУ-НКВД-КГБ, не о массовости их индивидуального террора (хотя был и такой), а прежде всего о массовом терроре. При этом партия и чекисты как ее передовой отряд руководствовались марксистско-ленинской теорией, разделявшей нацию на определенные классы, дифференцировавшей ее состав, выделявшей в них те или иные социальные группы. В соответствии с теоретически обоснованной, таким образом, структуризацией спецслужбы репрессировали не просто «много» людей. Жертвой государственного террора становилась часть населения – критическая масса, то есть такое их количество, ликвидация которого приводила к качественным изменениям в этих группах. Истребление отдельных социальных групп начиналось с ликвидации лидеров, вокруг которых прежде формировались социальные структуры. Это ударило по лучшим представителям украинства – от членов Центральной Рады до священников, учителей, передовых хозяев на селе. Вследствие большевицкого террора социальная среда атомизировалась. Власть уничтожала эту критическую массу, достигая определенного лимита. Для этапа Большого Террора А.Авторханов говорил о 3-4 % от общего количества населения, что давало около пяти миллионов человек по СССР [52]. При этом выходило, что родственники или знакомые уничтоженных деятелей еще могли оставаться, но структура, которую они вместе с ними прежде образовывали, исчезала. Власть выталкивала их куда-то на край уничтожаемой структуры или даже выплёскивала в другую среду. Таким образом, режим достигал большего, нежели репрессии против виновных или невиновных людей, – он истреблял этнокультурные среды. Репрессии осуществлялись в границах той или другой социальной группы, но кампании были направлены поочередно на каждую из них. Это был трансконтинентальный погром, который конкретно в Украине имел определенно антиукраинский характер.

Очень возможно, что объективной причиной той ярости, которой отмечался тогдашний террор, было осознание того, что огромному человеческому морю коммунистической империи поначалу противостояла только горсточка кадровых партийцев. Более чувствительные из них не могли не ощущать, насколько чужды они этому морю, которое пребывало до тех пор в определенной, вековой традиции, со своими идеалами и жизненными нормами. Обдумывая материалы пленума ЦК РКП(б) от 25 марта 1922 года, Ленин писал Молотову:

«Если не закрывать себе глаза на действительность, то надо признать, что в настоящее время пролетарская политика партии определяется не ее составом, а громадным, безраздельным авторитетом того тончайшего слоя, который можно назвать старой партийной гвардией» [53].

На июньском пленуме ЦК КП(б)У 1926 года Ал.Шумский прибег к аналогичному образу: «Такое, приблизительно, состояние целой той тоненькой пленки коммунистов-украинцев, которые плавают на поверхности бурного потока культурного украинского возрождения» [54]. И хотя Шумский имел в виду здесь украинизацию и положение партийцев-украинцев, Молотов говорил дословно то же самое о положении партийцев всех: «[…] надежных коммунистов было мало, вот этот тончайший слой коммунистов, о котором Ленин пишет, он все-таки сыграл громадную роль» [55]. До какой степени искусственной была вся большевицкая авантюра, видно из того, что в этом направлении рассуждал и Зиновъев. Еще на Х съезде РКП(б) он заявил: «Мы все чувствуем теперь чуть ли не физически, как мал, как тонок слой пролетариата в нашей громадной крестьянской стране» [56]. Такое сопоставление текстов для историка интересно, поскольку выявляет определенную общность в самой психологии этих людей. Интересно, что фраза зажила, как видим, своей более-менее независимой жизнью и впоследствии приобрела новый смысл. Например, мне она попадалась в смысле «соли земли», чрезвычайно ценной интеллигентской (sic) среды в партии: «[…] «тончайший слой», по ленинскому выражению, образованнейших революционеров-интеллигентов в Коммунистической партии» [57].

Подводя итоги украинско-большевицкой войны, С.Пирожков и А.Перковский исходят «из того неоспоримого факта, что большевицкая интервенция в Украине повлекла за собой демографическую катастрофу, равновеликую по своим последствиям качественного характера с катастрофой начала 30-х годов» [58]. Исследователи объясняют свою мысль экспроприацией и физическим уничтожением части кулаков вследствие крестьянской войны. Поскольку сельская национальная буржуазия, субъект национально-освободительного движения, исчезла, крестьянство осталось без авангарда.

2. Штейнберг И. Нравственный лик революции. Берлин, 1923. С. 18-19.

3. Авторханов А. Технология власти. М., 1991. С. 180-181.

4. Бажанов Б. Кремль, 20-е годы // Огонек. 1989. 30 сентября – 7 октября. № 40 (3245). С. 26.

5. Народническая экономическая литература: Избранные произведения. М.: Изд-во соц.-эк. лит-ры, 1958. С. 89.

6. Аненская А. Из прошлых лет // Русское богатство. 1913. Кн. 1. С. 63. С.П.Мельгунов гордился (На чужой сторон(е). Кн. VIII. 1924. С. 307), что первым развил взгляд на Ткачёва и Нечаева как родоначальников большевизма (Мельгунов С. «Ленинизм» // На чужой сторон(е). Кн. VI. 1924. С. 279-284).

7. Несвіцький О.О. Полтава у дні революції та в період смути 1917-1922 рр. Полтава, 1995. С. 73.

8. Бонч-Бруевич В. На боевых постах Февральской и Октябрьской революции. М., 1931. С. 191-192.

9. Стучка П. 13 лет борьбы за революционно-марксистскую теорию права. М., 1931. С. 67.

10. Известия ВЦИК. 1919. 3 января. № 2.

11. Троцкий Лев. Терроризм и коммунизм. Пб.: Гос. изд-во, 1920. С. 53, 56.

12. Коммунистический режим и народное сопротивление в России. М.: Посев, 1998. С. 10.

13. Ленин В.И. Речь на заседании Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, 4/17 ноября 1917 г. // Ленин В.И. ПСС, Том 35. М., 1962. С. 63.

14. Волкогонов Дм. Триумф и трагедия: Политич. портрет И.В.Сталина: В 2-х книгах. Кн. І, ч. 2. М.: Новости, 1989. С. 54

15. Коммунистический режим и народное сопротивление в России. С. 10.

16. Программа Российской социал-демократической рабочей партии. К.: И.И.Чоколов, 1917. С. 3.

17. Ленин В.И. – Телеграмма пензенскому губисполкому, 9 августа 1918 г. // Ленин В.И. ПСС, Том 50. М., 1965. С. 143-144.

18. Ленин В.И. Телеграммы А.К.Пайкесу // Ленин В.И. ПСС, Том 50. М., 1965. С. 165.

19. Ленин В.И. – Телеграмма Л.Д.Троцкому, 10 сентября 1918 г. // Там же. С. 178. «Шифром (оригинал мне вернуть)».

20. РЦХИДНИ. Ф. 2. Оп. 1. № 13067. Л. 1. Цит. по: Волкогонов Д. Семь вождей: Галерея лидеров СССР: В 2-х книгах, Кн. 1. М.: Новости, 1995. С. 156.

21. РЦХИДНИ. Ф. 2. Оп. 1. № 27142. Л. 1. Цит. по: Волкогонов Дм. Семь вождей, Кн. 1. С. 156. К сожалению, публикуя свою архивную выписку, Волкогонов не потрудился сообщить ни даты, ни адресата этой ленинской записки.

22. Ленин В.И. Задачи союзов молодежи, 2 октября 1920 г. // Ленин В.И. ПСС, Том 41. М., 1963. С. 310.

23. Ленинский сборник, изд. 3. [Том] І / Под ред. Л.Б.Каменева. М.; Л., МСМХХV. С. 87.

24. Хрущев Н.С. О культе личности и его последствиях: Доклад […] ХХ съезду Коммунистической партии Советского Союза, 25 февраля 1956 года // Известия ЦК КПСС. 1989. № 3 (290). С. 134.

25. Архив русской революции. Том 3. М., 1991. С. 150.

26. Троцкий Л. Терроризм и коммунизм. С. 53, 56.

27. Волкогонов Дм. Семь вождей, Кн. 1. С. 156.

28. Разрыв тт. Антонова-Овсеенко и Крестинского с троцкистской оппозицией // Правда. 1928. 8 апреля. № 84 (3916). С. 2. Письмо от 4 апреля 1928 года.

29. Сто сорок бесед с Молотовым: Из дневника Ф.Чуева. М.: Терра, 1991. С. 184.

30. Там же. С. 185.

31. Хрущев Н.С. О культе личности и его последствиях. С. 134.

32. ЦПА ИМЛ. Ф. 2. Оп. 1. № 22947. Цит. по: Новые документы В.И.Ленина // Известия ЦК КПСС. 1990. Апрель. № 4 (303). С. 191-192.

33. Макиавелли Николай. Государь / Пер. с ит. под ред. Н.Курочкина. СПб.: Русская книжная торговля, 1869. С. 40.

34. Бухарин Н.И. Судьбы русской интеллигенции // Печать и революция. 1925. № 3. С. 1-10. Цит. по: Бухарин Н.И. Избранные произведения: Путь к социализму. Новосибирск: Наука, СО, 1990. С. 113.

35. Бакунин А.В. Генезис советского тоталитаризма // Уральский исторический вестник. № 1. Екатеринбург, 1994. С. 103.

36. Книга скорби // Малая Русь. Вып. 2. К., 1918. С. 231.

37. Латышев А. В.И.Ленин: «Морали в политике нет» // Комсомольская правда. 1992. 12 февраля. № 34 (20334). С. 2. Письмо от 11 августа 1918 года.

38. Гриневич Людмила. Следственное дело главкома красных войск в Украине М.Муравьева // Зеркало недели. 2000. 15-21 апреля. № 15 (288). С. 17.

39. Там же.

40. Родина. 1992. № 4. С. 100-101.

41. Новые документы В.И.Ленина. С. 192 (письмо Молотову для членов Политбюро, 19 марта 1922 года).

42. Восленский М. Номенклатура – господствующий класс Советского Союза. М.: Октябрь, Сов. Россия, 1991. С. 85.

43. Левитин Анатолий, Шавров Вадим. Очерки по истории [русской] церковной смуты. Том 3. Kusnacht, Schweiz, 1977. С. 383-386.

44. Письменный А. «Я искренне верил Сталину…» // Книжное обозрение. 1989. 6 октября. № 40 (1218). С.10.

45. Восленский М. Номенклатура. С. 95.

46. Байбаков Н.К. Сорок лет в правительстве. М.: Республика, 1993. С. 205.

47. Пор.: Альбрехт К.И. Власть Сталина. [Берлин, 1941.] С. 17, 21. Альбрехт Карл Иванович (* 1898) – немецкий лесовод. Имел необычную биографию. Немецкий солдат во время первой мировой войны, он воевал против коммунистических мятежников в Баварии. Стал коммунистом и в 1924 году выехал в Россию, где прожил 10 лет. Сделал неплохую карьеру. В составе группы иностранных специалистов по лесу, коммунистов же, по заданию Центральной контрольной комиссии и Рабоче-крестьянской инспекции, он изучал постановку лесного хозяйства на севере России в 1928-29 годах и изложил свои выводы в книге «Реконструкция и рационализация лесного хозяйства», изданной в 1930 году под редакцией М.М.Кагановича, брата пресловутого Лазаря. Арестованный в 1932 году, он был осуджен на смертную казнь. По просьбе немецкого правительства был передан гестапо. Написал несколько антибольшевицких книг – «Судьбы людские в подвалах ГПУ» (Берлин; Лейпциг, 1942) и «Der verratene Sozialismus» (Преданный социализм), вышедших несколько раз в гитлеровской Германии (1939-44). См.: Розанов Мих. Соловецкий концлагерь в монастыре, 1922-1939 годы. Кн. 1. Б.м.: Изд. автора, 1979. С. 203-207.

48. Кравченко Віктор. Я вибрав волю: Особисте й політичне життя совєтського урядовця. Торонто: Укр. робітник, 1948. С. 213.

49. Weissberg Alexander. Conspiracy of Silence. London, 1952. P. 364; Конквест Р. Большой террор, [Кн.] ІІ. Рига, 1991. С. 10.

50. Конквест Р. Большой Террор. [Кн.] ІІ. С. 54.

51. Этот образ не мог не воспринять даже человек другой эпохи – генерал Волкогонов: «Сталин не любил ограничиваться одним «слоем» обезвреженных врагов», – писал он (Волкогонов Дм. Триумф и трагедия. Кн. І, ч. 2. С. 205). Или по поводу дела Николаева: «Одно из косвенных свидетельств [того, кто убрал Кирова,] – устранение двух-трех «слоев» потенциальных свидетелей. А это уже «почерк» Сталина» (С. 89).

52. Авторханов А. Технология власти. Изд. 3. Б.м.: Посев, 1983. С. 410.

53. Ленин В.И. Об условиях приема новых членов в партию, 26 марта 1922 г. // Ленин В.И. ПСС, Том 45. М., 1970. С. 20.

54. Шумський О. Промова на червневому пленумі ЦК КП(б)У, [1926] // Будівництво Радянської України: Збірник. Вип. І: За ленінську національну політику. Х.: ДВУ, без року. С. 28.

55. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 543.

56. Протоколы съездов и конференций ВКП(б): Десятый съезд РКП(б), март 1921 г. М.: Парт. изд-во, 1933. С. 350.

57. Симонов Н. О политическом автопортрете Льва Троцкого // Троцкий Лев. Моя жизнь: Опыт автобиографии. М.: Панорама, 1991. С. 6.

58. Пирожков Сергій, Перковський Арнольд. Екстремальні ситуації і демографічні катастрофи в Україні 1920-1930 // Пам’ять століть. 1997. Травень-червень. № 5 (8). С. 112.