Красный террор в Крыму
Сергей Белоконь
(Предисловие к книге Л.М.Абраменко)
В монографии (1999), посвященной массовому террору в СССР, красный террор в Крыму рассматривался в контексте уничтожения профессиональных военных [1]. Изучив большое количество первоисточников, я пришел к выводу, что первейшим и главным врагом большевизма всегда был вооруженный мужчина, который мог постоять за себя, за свою семью и попранную родину. Этим объясняется уничтожение казачества, прежде всего Кубанского и Донского, и даже голодомор, уничтоживший крестьян, восставших против большевиков в ходе Крестьянской войны 1920-х годов. Неудивительно, что уже в первые недели и месяцы существования большевистской власти среди ее важнейших практических задач было выявление бывших военных, в первую очередь офицеров царской армии, а вслед за ними – войск УНР, гетмана и армии добровольческой. Когда их удавалось арестовать, их ликвидировали.
Для большевиков-ленинцев офицер, стоявший на страже традиционной культуры, был врагом и только врагом. Уже в самый первый день захвата власти в Петрограде, 25 октября / 7 ноября 1917 года Петроградский военно-революционный комитет отдал приказ: «Офицеры, которые прямо и открыто не присоединились к совершившейся революции, должны быть немедленно арестованы, как враги» [2]. Ленин писал: «Когда мне недавно тов. Троцкий сообщил, что у нас в военном ведомстве число офицеров составляет несколько десятков тысяч, тогда я получил конкретное представление, в чем заключается секрет использования нашего врага: как заставить строить коммунизм тех, кто являлся его противниками, строить коммунизм из кирпичей, которые подобраны капиталистами против нас!» [3]. Исповедуя сугубо людоедскую, человеконенавистническую философию, Ленин говорил не о конкретном офицере, который совершил, предположим, то или иное преступление. Врагом он считал, как видим, каждого офицера. Даже тот офицер, который пошел к большевикам на службу, оставался, таким образом, их врагом, только его временно терпели и «использовали». Иначе говоря, даже таких офицеров следовало уничтожать, пока потребность в них не отпала и не подросли свои специалисты. Так и случилось. Офицеры-коллаборанты были ликвидированы в 1930-31 годах в ходе чекистской операции «Весна» [4], носившей откровенную антироссийскую направленность. В свое время генерал Д.А.Волкогонов размышлял: «Перечислять, кого и что не любил Ленин, можно очень долго. Он не любил весь старый мир» [5].
Массовый, причем явственно организованный характер приобрели убийства военных, оставшихся на родине после выхода врангелевской армии на эмиграцию, в Крыму в 1920-21 годах. Характерно, что условия сдачи, которые предложил Врангелю «реввоенсовет» Южного фронта, показались Ленину «непомерной уступчивостью» [6]. В результате проведенных операций были расстреляны несколько десятков тысяч человек, – различные авторы называют от 50 до 120 тысяч [7]. В последнее время была определена «точная цифра» – 96 тысяч [8].
Штурм Перекопа красными начался 7 ноября 1920 года. 8-го войска перешли через Сиваш на Литовский полуостров, 9-го взяли Турецкий вал, 11-го захватили Чонгар, а вслед за ним и укрепления возле Юшуни. Вице-адмирал М.А.Кедров (1878-1945), командующий флотом у Врангеля, организовал эвакуацию Крыма [9]. 14 ноября последний русский пароход с эвакуированными войсками генерал-лейтенанта Петра Николаевича Врангеля (1878-1928, скончался в Брюсселе) вышел из Феодосийского залива [10]. 12-13 ноября без боев был занят Симферополь. 15-го, преследуя врангелевцев, большевики взяли Севастополь. 16 ноября вступили в Керчь и Феодосию [11].
В первую очередь были образованы, причем довольно специфическим образом, органы власти. Прежде всего, 16 ноября 1920 года на совместном заседании членов «реввоенсовета» VI армии Южного фронта и Крымского областного комитета РКП(б) был создан Крымский революционный комитет. Председателем «реввоенсовета» был командующий Август Иванович Корк (1887-1937, растрелян); членами – Владимир Петрович Потемкин (1874-1946), Георгий Леонидович Пятаков (1890-1937, расстрелян). В свою очередь, секретарем Крымского комитета РКП была в ту пору Розалия Самойловна Самойлова (Залкинд, Землячка, 1876-1947). Как видим, механизм создания «ревкома» менее всего напоминал о демократии, а имел характер обыкновенного заговора. В Феодосийском уезде только в сельской местности подобным же образом было организовано 100 волостных и сельских ревкомов, имевших, разумеется, всю полноту власти.
Итак, председателем крымского ревкома стал международный авантюрист Бела Кун (1886-1939, расстрелян) [12], его заместителем – Юрий Петрович Гавен (Ян Эрнестович Дауман; 1884-1937, расстрелян) [13], членами – бывшие члены Временного рабоче-крестьянского правительства Крыма 1919 года – бывший нарком продовольствия С.Давыдов (Вульфсон), земледелия – С.Идрисов, иностранных дел – С.Меметов, а также член армейского «реввоенсовета» Адольф Михайлович Лиде (1895-1941). По позднейшему признанию тогдашнего ректора Таврического университета В.И.Вернадского, «структура власти была странная и для меня неясная тогда и теперь» [14].
Тогда же (как подчеркнули С.Н.Киржаев и его соавторы, «еще в Мелитополе»), председатель этого ревкома Бела Кун подписал приказ № 1, состоявший всего из двух пунктов: первый – о переходе «всей» власти на территории Крыма «впредь до избрания рабочими и крестьянами Крыма Советов» в руки Крымского революционного комитета. Пункт второй предупреждал жителей, что уклонение от подчинения новой власти будет рассматриваться как саботаж и преследоваться со всей строгостью [15], в чем никто, впрочем, не сомневался.
Сразу после этого на полуострове начались погромы. Известно, что в Феодосии большевики захватили в плен 12 000 человек [16]. 16 ноября был сформирован военно-революционный комитет Феодосийского уезда, который расположился в отеле „Астория”. По приказу упомянутого Белы Куна, председателем его было назначен некий Жеребин. На второй день по городу был расклеен приказ № 4 Крымревкома: „[…] всем офицерам, чиновникам военного времени, солдатам, работникам в учреждениях Добровольческой армии […] явиться для регистрации в трехдневный срок […]. Не явившиеся будут рассматриваться как шпионы, подлежащие высшей мере наказания по законам военного времени». Под приказом стояли подписи председателя Крымревкома Белы Куна и управляющего делами Яковлева. Регистрацию проводили в отеле „Астория”, в особом отделе 9-ой дивизии РККА и в городской комендатуре, расположившейся на даче Месаксуди.
Людей распределяли по двум категориям: бело-красные, то есть те, кто хоть немного служил в РККА, и „совершенно белые”. Партии последних (от 100-150 до 300 человек) каждую ночь выгоняли на мыс Святого Ильи и за городское кладбище, где их расстреливали из пулеметов. Иногда людей связывали колючей или обыкновенной проволокой и топили в Черном море за Чумной горой. На мысе Святого Ильи расстрелянных сваливали в трех параллельных балках [17].
Трудно сказать, были ли все эти убийства документированы. Во всяком случае, сохранились расстрельные дела на 100, 200 и больше офицеров, состоявшие только лишь из анкет и приговора [18]. Причем большевикам приговор был известен наперед. Пример – расстрельное дело на 287 офицеров, судьба которых была решена в Феодосии на заседании чрезвычайной тройки 4 декабря 1920 года [19]. Я выявил его в бывшем партархиве, куда оно поступило из архива киевского КГБ. 34 047 архивно-следственных дел 1919-1953 годов составили здесь фонд 263 – «Коллекцию внесудебных дел реабилитированных» [20]. Постановление формулировалось так: «Принимая во внимание доказанность (sic) обвинения всех вышепоименованных в количестве двухсот восьмидесяти семи человек как явных (sic) врагов трудового народа и контрреволюционеров – расстрелять, имущество их конфисковать» (л. 3). Это дело, которое, собственно говоря, даже трудно назвать следственным, составилось из заполненных анкет четырех типов:
«Анкета для регистрации бывших офицеров и участников белых армий» (40 вопросов, см. л. 4).
«Опросный лист Особой Фронтовой комиссии» (33 вопросов, см. л. 8).
«Анкета для регистрации бывших участников белых армий» (15 вопросов, см. л. 15).
«Анкета-протокол для бывших офицеров» (20 вопросов, см. л. 55).
Так погибло 287 человек, ликвидированных независимо от их ответов на вопросы четырех анкет.
Известно также дело, по которому были расстреляны еще 122 человека – «Дело № 5 на 122 человека по постанов.[лению] тройки […] 8/ХІІ – 20 г.» [21]. Здесь находим выразительный документ – «Постановление. Чрезвычайная тройка Особого Отдела при Реввоенсовете 6-й армии в составе предс-[едате]ля тов. Быстрых и членов т.т. Брянцева и Степ[п]е, постановила: нижепоименованных офицеров и чиновников Врангелевской армии расстрелять» (дата: 8 декабря 1920 года, Херсон) [22]. В постановлении перечислены имена всех взятых в плен, причем ни для одного из них не было сделано исключения. К постановлению приложены 122 анкеты, на каждой из них – все та же стереотипная запись: «В интересах обороны и укрепления РСФСР […] расстрелять». Самые анкеты («Опросные листы Особой фронтовой комиссии») состоят из 33 пунктов, где вопросы обычной «объективки» чередуются с довольно специфическими, якобы выявлявшими идеологические установки попавших в плен (отношение к Врангелю, вмешательству западных держав и т.п.). Пленные относились к этим вопросам, вероятно, с полным доверием и ответственностью, полагая, что их позиция, содержание их ответов имеют какое-то значение и сыграют некую роль, когда будет решаться их судьба (будет рассматриваться дело, хотя, собственно, «дела»-то и не было). Рассчитывая на возможное освобождение, кто-то старался, предъявлял (а их – подшивали) различные документы, например свидетельство, выданное А.И.Куссабе-Валеничу из «Особой врачебной комиссии» (арк. 81), свидетельства, что С.М.Молчанов «одержим хроническим катарром дыхательных путей» (арк. 16), а А.П.Соев «состоял на службе въ Евпаторийском хирургическом лазарете Красного Креста» (арк. 23). Тем «определеннее» 49-летний барон Г.Фитингоф-Шель возлагал надежды на свидетельство, выписанное ему на бланке Штаба латышской стрелковой дивизии 17 ноября 1920 года: «Дано сие штаб-ротм.[истру] Фитинкову (sic) в том, что он от регистрации и заключения в концентрационный лагерь распоряжением Начальника Штаба как отставной до особого распоряжения освобожден. Заведывающий Разведкой <подпись>» [23]. Такие нюансы давали надежду на освобождение, парализовали волю. Люди, прошедшие мировую войну, не взбунтовались, не восстали. Вероятно, до самого момента расстрела они еще на что-то надеялись и не понимали, о чем идет речь. Расстреляны были они все.
Житель Севастополя археолог Е.Веймарн (1905-1990) вспоминал, как красная армия захватила город в середине ноября 1920 года. Для регистрации и якобы последующего «трудоустройства» офицерам предложили прийти на городской стадион. Когда они собрались, их окружили, группами вывезли за городскую черту и всех расстреляли [24].
По требованию Белы Куна и Р.Землячки была организована чрезвычайка – КрымЧК во главе со Станиславом Реденсом (1892-1940) [25], впоследствии возглавившим ГПУ УССР, и начальником оперативного отдела Я.П.Бизгалом. Комендантом КрымЧК был назначен некто И.Д.Папанин, окончивший свою карьеру пребыванием в психиатрической лечебнице. В наградном списке начальника Особого отдела Южного фронта Е.Г.Евдокимова, представленного к ордену боевого красного знамени, отмечалось: «Во время разгрома армии ген.Врангеля в Крыму тов. Евдокимов с экспедицией очистил Крымский полуостров от оставшихся там для подполья белых офицеров и контрразведчиков, изъяв до 30 губернаторов, 50 генералов, более 300 полковников, столько же контрразведчиков и в общем до 12 000 белого элемента, чем предупредил возможность появления в Крыму белых банд» [26]. Лев Каменев называл это «революционным освобождением человечества от всей гнили, мерзости и хлама, которые оно в себе накопило» [27].
Как рассказывал С.П.Мельгунов, крымский погром вызвал даже специальную ревизию ВЦИК”а, во время которой были допрошены коменданты отдельных городов. В свое оправдание они предъявляли телеграмму упомянутых выше Белы Куна [28] и Розалии Самойловой, содержавшую приказ немедленно расстрелять зарегистрированных офицеров и военных чиновников [29]. Мельгунов использовал в качестве источника публикации эмигрантской прессы. В частности, 26 июля 1921 года собственный корреспондент парижских «Последних новостей» из Константинополя сообщал:
«Прибывшая в Севастополь «Чрезвычайная следственная комиссия» для расследования дела о массовых расстрелах офицеров в ноябре прошлого года установила, что единственным (главным? – С.Б.) виновником расстрелов является бывший крымский диктатор Бела Кун. Он разослал во все города Крыма циркулярную телеграмму, предписывающую местным властям «расстрелять всех офицеров, служивших у Деникина и Врангеля и во время германской кампании». Ответственность за точное выполнение приказа Бела Кун возложил на комендантов городов, которые по мере сил и оправдали доверие диктатора» [30].
Не лишне напомнить здесь резолюцию первой Всеукраинской конференции «Реввоентрибуналов» по докладу председателя «Реввоентрибунала ВСУ» (22-25 февраля 1921): «Отменой расстрела в январе 1920 года Советская власть показала всему миру, что смертная казнь не связана с существом диктатуры пролетариата и что этой чрезвычайной мерой репрессии трудящиеся вынуждены пользоваться как средством борьбы, посколько (sic) к этому вынуждает сама буржуазия» [31]. (Речь идет о постановлении Совнаркома РСФСР от 19 января 1920 года [32]). Но лишено интереса, что 2 февраля 1920 года Всеукрревком (подписи Петровского, Затонского, Гринько и др.) принял решение, в отличие от РСФСР, все-таки не останавливаться «ни перед какими мерами, вплоть до применения системы красного террора» [33]. Вскоре отменили соответствующее решение и в России. Лацис писал:
«Но мы снова заявляем, что как только нам удастся окончательно сократить вражеские шайки, мы снова откажемся от применения расстрела, если только контр-революционеры нас снова к этому не вынудят (sic)» [34].
Упомянутое постановление не распространялось также на зону боевых действий.
Если зарегистрированного даже не убивали сразу, самая регистрация влекла за собой «заведение дела», осуществлявшееся в виде особого учета. В течение нескольких лет происходил «затяжной отбор кадров», в результате чего, как констатировал официальный документ, в армии и на флоте был подобран «наиболее ценный и испытанный командный состав». 11 февраля 1925 года появилось постановление ЦИК и СНК СССР «О снятии с особого учета некоторых категорий бывших белых офицеров и военных чиновников». Индульгенцию получили, понятно, далеко не все. Снимавшихся с учета категорий было всего две. Постановление касалось бывших белых офицеров и воинских чиновников:
«- находящихся к моменту издания настоящего постановления в рядах Рабоче-Крестьянской Красной Армии и Рабоче-Крестьянского Красного Флота, награжденных орденами Красного или Трудового Знамени – как служащих в Красной Армии и Красном Флоте, так и находящихся в запасе» [35].
Разумеется, это постановление также действовало лишь «до особого распоряжения» и пожизненной охранной грамотой не являлась. Между тем имеются конкретные примеры ее применения. Так, не ранее 1920 года Особый отдел взял в Одессе на учет Александра Александровича Гаевского как офицера царской армии. С этого учета его сняли, – вероятно, лишь вследствие упомянутого постановления, – 30 декабря 1925 года. Дело на него – № 24252 – было прекращено [36].
Много лет спустя, в 1955 году сын Вернадского, видный историк русской эмиграции Георгий Вернадский записал со слов сестры:
«В Симферополе осталось много офицеров Врангелевской армии, не поспевших на посадку на пароходы в Севастополь. Отец распорядился немедленно выдать им (по словам сестры их было около 200 человек) свидетельства, что они студенты Таврического университета – и этим спас их. Но слух об этом, очевидно, пошел по городу и как только пришли большевики, на квартиру родителей пришел чекист. Отца не было дома, была только мать. Сестра пришла домой во время разговора матери с чекистом. Чекист говорил, что ему известно, что выданы были студенческие свидетельства офицерам и, очевидно, требовал «сознания» (и выдачи имен), угрожая, что в противном случае отца расстреляют. Ниночка говорит, что она никогда не видела мать (всегда выдержанную, мягкую и вежливую) в таком состоянии. Лицо ее было в красных пятнах, она топала ногами и кричала чекисту: «Вон!». Тот так и ушел» [37].
Несмотря на те, что расстрелы Бели Куна и Землячки вызвали даже какую-то ревизию, регистрация и проверка населения в Крыму после этого не уменьшилась, не сузилась, а наоборот, расширилась. Когда миновал ажиотаж первых дней, начали вылавливать по анкетам. Сквозь узенькое ситечко чекисты пропустили все свежее, вновь прибывшее население Крыма. В деле Марии Васильевны Бразоль сохранилась заполненная 21 декабря 1920 года «Анкета для регистрации лиц, прибывших в Крым после 1917 года» [38]. Иначе говоря, после проверки военных и произведенной после этого ревизии были проверены также все гражданские лица. Новую власть интересовали все, от нее бежавшие.
Зарегистрировав население, прибывшее в Крым после 1917 года, власть получила, таким образом, информационную основу, на которой можно было устроить новую чистку [39]. На экстренном заседании Политбюро ЦК КП(б)У от 30 июня 1921 года рассматривался вопрос о Севастополе. В протоколе записано:
«О Севастополе. Обратиться к Крымскому Областкому с предложением произвести чистку в Севастополе от контр-революционных элементов. Настоящее постановление поручается провести т.Фрунзе в ЦК РКП» [40].
Расстрелы в Крыму, считается, прекратились в октябре 1921 года, – с конца лета там неистовствовал голод [41].
Будто непосредственно о крымской эпопее советский доктор юридических наук, историк юриспруденции В.М.Курицын писал в 1972 году:
«[…] даже в самые острые моменты гражданской войны Советская власть не только стремилась обеспечить в полном объеме права и свободы трудящихся, но и добивалась того, чтобы даже представителям враждебных классов были предоставлены определенные правовые гарантии, чтобы никто не был привлечен к ответственности без вины» [42].
Очень трогательное заявление.
Понимание крымской акции большевиков будет более полным и объемным, если мы сопоставим ее с их действиями в, казалось бы, совершенно отличных от Крыма условиях, например, в Одессе, причем в другое время. Одесса была окончательно взята Красной армией гораздо раньше, 7 февраля 1920 года, то есть когда Крым Ленину с Троцким еще активно противостоял. На следующий день, 8 февраля в городе была создана одесская губернская чрезвычайно-следственная комиссия во главе с товарищем Северным, начальником разведотдела Л.Мамендосом и секретарем Юрко [43]. И вот сразу же после взятия Одессы, 10 февраля 1920 года вышел приказ № 1 штаба Н-ской Красной армии:
«Все находящиеся в гор. Одессе и его пригородах бывшие генералы, штаб и обер офицеры и военные чиновники обязаны явиться в штаб Н-ской армии «гостинница Пассаж» в следующие сроки [… 12 и 13 февраля]. Неявившиеся […] подлежат ответственности по всей строгости военно-революционных законов» [44].
А вскоре появился приказ «коменданта города Одессы и порта», в котором говорилось:
«Всем офицерам и военным чиновникам бывшей добровольческой армии, как зарегистрированным […] так и не зарегистрированным, а также и тем, кои находятся на службе в советских учреждениях и воинских частях, находящихся в Одессе, приказываю явиться на регистрацию […]. Виновные в неявке […] объявляются вне закона и будут рассматриваться как шпионы и изменники советской власти» [45].
В течение всего 1920 года одесские газеты изобиловали подобными приказами. Регулярно печатались приказы или извещения о регистрации «буржуазии», «бывших офицеров кавалерии», «военнообязанных», «всех лиц медперсонала», «всех лиц с высшим юридическим образованием», «эстонцев», «авиаторов», «всех военных моряков», «мужчин призывных возрастов», «всех бывших офицеров и военных чиновников», «всех граждан польской национальности», «всех медицинских врачей», «всех граждан английской, литовской и румынской национальности» и т.д. Как отмечает С.З.Лущик, «в каждой из упомянутых категорий всегда присутствовало некоторое количество бывших офицеров. И вся жизнь их проходила в явках на регистрацию. Практически, они были уже «вне закона» [46]. Итоговые регистрации офицеров были произведены 18-24 ноября и 1-5 декабря 1920 года. Общее количество арестованных за 1920 год одесской чрезвычайкой составило 10225 человек, из которых расстреляно 1418 человек, отправлено в концлагерь 1558 человек, освобождено 4644 человек [47]. Нет сомнений, что дело не в Беле Куне или Землячке, а в системе. Общее руководство террором осуществлялось из единого центра, и таким центром был кремлевский кабинет Ленина. Именно здесь было определено, что упомянутые регистрации и отправление в тыл следует проводить и после окончания т.н. гражданской войны на Украине. Как известно, перемирие с Польшей было подписано 12 октября, а взятие Крыма завершилось через месяц. Казалось бы, никакой реальной опасности бывшие офицеры уже не представляли. Так думает в наши дни одесский краевед Сергей Зенонович Лущик. Но Ленин, как мы видим, мыслил иначе [48].
Впечатление ярко выраженных кампаний производит ликвидация людей, обреченных за их былое участие в повстанческом движении. В словарной части парижской «Энциклопедии украиноведения» читатель не найдет ни статьи о киевском Куреневском восстании (апрель 1918 года), ни статьи о восстании Медвинском (август 1920 – лето 1921 гг.) [49]. Надо отдать должное большевикам, отнесшимся к ним с надлежащим вниманием. Весной 1919 года крестьянское восстание вспыхнуло на Киевщине – в Петровцах, Межигорьи, Вышгороде и докатилось до окрестностей самого города – Куреневки и рабочей части Подола. В город повстанцы, а было их до 500 человек, вошли 9 апреля. Гарнизон, на который они рассчитывали, к ним не присоединился, восстание потерпело поражение и было вскоре ликвидировано [50]. Однако самого этого эпизода большевики никогда не забывали. В годы Большого террора, осуществленного верным ленинцем Сталиным, война против народа продолжилась. Автору случилось выявить документы, согласно которым 6-7 февраля и 18-19 марта 1938 года были арестованы по меньшей еще семь куреневцев, среди них один из руководителей восстания Степан Шевцов. Судили их 13 апреля, а расстреляли 28 апреля и 10 мая 1938 года [51].
В марте 1938 года чекисты арестовали шестерых бывших участников Медвинского восстания, оставшихся в живых после расправы 1921 года. Мемуарист рассказал, как окончились военные действия:
«Повстанцы, отстреливаясь и сдерживая большевиков, отступали улицами Медвина в направления Салатовской и Николаевской улиц к лесу [… Большевики…] к ночи […] дотянули свой фронт до Салатовской улицы и всю ее подожгли» [52].
Итак, Григория Салату судили 26 марта 1938 года, Трофима Коломийца и Дмитрия Салату – 5 апреля, еще трех медвинцев – 10 апреля. За два захода, 13 апреля и 7 мая все они были расстреляны [53]. Как справедливо отметил Иван Дубинец, «большевистская власть никогда, никому и ничего не прощала» [54].
Хочется сказать несколько слов о книге, лежащей в данную минуту перед читателем. Мне представляется, что ее автор был подготовлен к написанию такого труда как никто другой. Поясню свою мысль. Дело в том, что здесь на первый план всплывает несколько проблем и среди них первая – проблема доступности архивно-следственных дел, кстати сказать, отнюдь не такая простая.
Впрочем, существуют и другие проблемы, из которых она в значительной степени проистекла. Согласно ныне действующему законодательству, дела на репрессированных, но не реабилитированных граждан имеют особый статус. Не то, чтобы они не рассекречивались. В принципе они, конечно, открыты, с ними работают, но только сотрудники. Шире доступны (иногда их называют рассекреченными), я сказал бы – теоретически доступны для исследователей только дела тех, кто получил от властей реабилитацию. Это – другая сторона того явления, о котором в свое время писал киевлянин, выдающийся поэт эмиграции Иван Елагин. Речь идет о соответствии конкретно взятого дела уголовному кодексу двадцать какого-то года и совокупности подзаконных актов.
Вполне естественно, хрущевско-брежневский, иначе говоря, былой коммунистический, то есть тоталитарный политический режим охотно реабилитировал чекистов. Отказывали разве что в вопиющих, знаковых случаях, когда восставал против такой реабилитации сам прокурор. И наоборот, руководители и участники крестьянских антисоветских восстаний двадцатых годов, то есть всей огромной и страшной Крестьянской войны, окончательно подавленной в годы коллективизации и голодомора, не реабилитированы по сей день. Соответственно, закрыты и дела повстанцев, а история этой войны как научная проблема до сих пор в ее подлинном объеме не изучена. В 1932-33 годы крестьян морили голодом, не заводя на них обычно вообще никаких дел – просто так, чтобы превратить их из хозяев, работающих на своей земле, в пролетаризированных негров.
Официальные историки привносят сюда свои досужие толкования, на которых отражается идеологическая борьба уже нашего времени. Так, например, получается, что открыты дела пострадавших невинно, стало быть, все содержашиеся в этих делах обвинения лживы и надуманы. Иначе говоря, скажем мы с вами, реабилитированы граждане, только лойяльные к сталинскому режиму. В остатке же получается, что в этих делах правды – только данные «анкет арестованных», дата рождения, состав семьи, дата ареста. Все остальное – ложь. А уже из этого в свою очередь следует, что имеют под собой фактическое основание только те обвинения, которые содержатся в делах лиц не реабилитированных, а дела эти, как сказано выше, закрыты. Круг замкнулся.
Имея в виду прежде всего эти обстоятельства, несколько лет назад автор этих строк обосновал свой протест против не правомерных ни с морально-этической, ни даже с юридической точки зрения чекистских реабилитаций, предложив пересмотреть дела чекистов, причастных к проведению массовых репрессий. Чтобы решение этого вопроса не отразилось на доступности дел, я не оформлял свою статью как документ, входящий в делопроизводство Генеральной прокуратуры, а опубликовал ее просто как историческую публицистику [55]. Сейчас я склонен ставить вопрос иначе.
Я считаю, что со времен большевизма минуло уже много, даже слишком много времени. Это уже почти такая же древность, как Куликовская битва. Поэтому рассматривать позиции участников былых противостояний и битв с точки зрения нашей современной юриспруденции – нелепо. Полагаю, что эти дела за давностью времени необходимо открыть все (например, до 1941 года – однозначно). Юристам с ними делать нечего. Все, кто был репрессирован, умерли, причем умерли достаточно давно. Этими материалами отныне должны заниматься – историки.
Итак, работая в органах прокуратуры, Л.М.Абраменко лично рассматривал вопрос о реабилитациях. Хранящиеся ныне в киевских архивах архивно-следственные дела прошли через руки его и его коллег, действовавших в соответствии с юридической практикой эпохи, как говорили тогда, позднего реабилитанса. Принимая по этим делам то или иное решение, автор лично определял в конечном счете, будут ли они доступны нам и нашим преемникам. Заинтересовавшись крымской эпопеей уже как исследователь, тем более занимаясь этой темой уже теперь, он как никто другой знает, чьи дела искать и где они лежат. Для ознакомления с ними необходимо иметь т.н. установочные данные – фамилию, имя и отчество, а также место и год рождения. Для получения дела ставится также вопрос о письменном разрешении родственников, – например, сына, жившего перед войной в районе Владивостока – ищите его сами, это Ваша проблема! Как догадался читатель, такая проблема не стоит перед исследователем, включенным в систему, – историком официальным.
Сейчас Л.М.Абраменко выступает уже не как юрист, а именно как ученый-исследователь. И не совсем официальный, так как ему принадлежит инициатива работы. Именно поэтому в нашей историографии лежащая перед читателем книга открывает качественно новый период полномасштабного систематического изучения красного террора в Крыму. Но это только начало. На очереди дела, отложившиеся в архивах Крыма и всей южной Украины, а также в других хранилищах. Увы, их на порядок больше.
Примечания
1. Білокінь С. Масовий терор як засіб державного управління в СРСР, 1917-1941 рр.: Джерелознавче дослідження. К., 1999. С. 225-233. Ср.: Его же. Червоний терор у Криму, 1920-1921 рр. // Крим в історичних реаліях України: Мат-ли наук. конф. К., 2004. С. 216-227. Тираж 200 экз.
2. Декреты Советской власти. Том 1. Москва, 1957. С. 22.
3. Ленин В.И. Успехи и трудности Советской власти, 17 апреля 1919 года // Ленин В.И. ПСС. Том 38. М., 1963. С. 55.
4. Кавтарадзе А.Г. Военные специалисты на службе Республики Советов 1917-1920 гг. М., 1988; Тинченко Я. Голгофа русского офицерства в СССР, 1930-1931 годы. М., 2000; З архівів ВУЧК, ГПУ, НКВД, КГБ. 2002. № 1 (18) – 2 (19). Про рід Кавтарадзе див.: Розсоха Людмила. Грузини в Україні. Миргород, 2005. С. 200-201.
5. Волкогонов Дмитрий. Семь вождей: Галерея лидеров СССР: В 2-х книгах, Кн. 1. М.: Новости, 1995. С. 26.
6. Ленин В.И. – РВС Южфронта, 12 ноября 1920 года // Ленин В.И. ПСС. Том 52. М., 1965. С. 6.
7. Литвин А.Л. Красный и белый террор в России, 1917-1922 // Отечественная история. 1993. № 6. С. 55. Н.Д.Жевахов называет гораздо меньшее число жертв – «свыше 12 000 человек» (Жевахов Н.Д. Воспоминания. Том 2. Новый Сад, 1928. С. 192).
8. Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Без победителей. Симферополь, 1997. С. 231. Показательно, что за три года пребывания «белых» в Крыму было арестовано 1428 человек, а расстрелян из них 281.
9. Рутыч Н. Биографический справочник высших чинов Добровольческой армии и Вооруженных Сил Юга России. М.: Росс. архив, 1997. С. 113.
10. Бобков А.А. Красный террор в Крыму, 1920-1921 гг. // Белая Росссия: Опыт исторической ретроспекции. СПб.; Москва: Посев, 2002. С. 72.
11. Лихолат А.В. Разгром националистической контрреволюции на Украине (1917-1922 гг.). [К.:] Госполитиздат, 1954. С. 506; Советскому Крыму двадцать лет, 1920-1940. [Симферополь:] Крымгосиздат, 1940. С. 16. О расстрелах безоружных в советских изданиях, естественно, не упоминается.
12. Див.: Беля Кун – кат трудящих Криму // Вінницькі вісті. 1942. 9 серпня. № 63 (105). С. 4. Головний редактор – Михайло Зеров.
13. У січні 1918 голова Севастопольського військово-революційного комітету Гавен наказав розстріляти понад 500 офіцерів (Родина. 1992. № 4. С. 100-101).
14. Вернадский В.И. Дневники, 1917-1921. [Кн. 2.] Январь 1920 – март 1921 / Сост. С.Н.Киржаев и др. К., 1997. С. 170.
15. Известия Крымревкома и Областкома РКП. 1920. 20 ноября. С. 2. Цит. по: Вернадский В.И. Дневники, 1917-1921. [Кн. 2.] Январь 1920 – март 1921. С. 171-172.
16. Бобков А.А. Красный террор в Крыму, 1920-1921 гг. С. 72.
17. Там же. С. 73.
18. В списках М.Роженко и Э.Богацкой упомянуты только шесть человек (Роженко М., Богацька Е. Сосни Биківні свідчать, Кн. 1. К., 1999.С. 112, 191, 266, 365, 449, 460).
19. ЦГАОО Украины. № 4933А ФП / кор. 44. Операция по изъятию была осуществлена между 27 ноября и 3 декабря. Были и исключения. И.И.Петрова арестовали 20 ноября, И.Ю.Диденко и П.Ал.Стерлядкина – 26 ноября.
20. Центральний державний архів громадських об”єднань України: Путівник. К., 2001. С. 243.
21. ЦГАОО Украины. № 70262 ФП / кор. 2033.
22. Одесская исследовательница Лидия Ковальчук обнаружила дело, по которому были расстреляны еще 46 военных. Чрезвычайную тройку составили те же самые исполнители – Быстрых, Брянцев и Степпе. Свой очередной приговор палачи вынесли в Херсоне 20 декабря (Ковальчук Л. Дело белых офицеров, 1920 год // Дивный И.В. Страницы военного некрополя старой Одессы. Кн. 2. Биографич. справочник. К., 2000. С. 154).
23. Там же. Л. 216.
24. Запись И.С.Пиоро (март 1998 года) в архиве автора. Ср.: Археологія. 1990. № 4. С. 44.
25. См.: Наше минуле. 1993. № 1 (6). С. 39-42.
26. Документ обнаружил в РГВА А.А.Зданевич. Ср.: Литвин А.Л. Красный и белый террор. С. 55-56.
27. Ленинский сборник, изд. 3. [Том] І / Под ред. Л.Б.Каменева. М.; Л., МСМХХV. С. 85.
28. Приехал в Советскую Россию 11 августа 1920 года. В начале октября „реввоенсовет” РСФСР назначил его членом военного совета южного фронта, которым командовал М.В.Фрунзе. После занятия Крыма Кун остался в Симферополе как член, а затем председатель Крымревкома (Желицки Б.Й. Бела Кун // Вопросы истории. 1989. № 1. С. 74). Как подчеркнул Желицки, на этих постах Кун «принимал активное участие в наведении революционного порядка, налаживании мирной жизни и благоустройстве края». В Москву он приехал в середине января 1921 года.
29. Мельгунов С.П. Красный террор в России, 1918-1923. МСП «PUICO», «PS». С. 66. В марте 1921 года «за особые труды» Землячка получила орден Красного знамени. В 1963 ее именем была названа Большая железнодорожная улица г.Киева. См.: Сарбей В. Славна більшовичка // Молода гвардія. 1976. 7 квітня; Вулиці Києва. К., 1995. С. 82-83.
30. Виновник ноябрьских расстрелов // Последние новости. Париж, 1921. 28 июля. № 392. С. 3.
31. Первая Всеукраинская Конференция Реввоентрибуналов, 22-25 февраля 1921. Х.: Всеукр. гос. изд-во, 1921. С. 17.
32. Текст постановления см.: Лацис (Судрабс) М.Я. Чрезвычайные комиссии по борьбе с контр-революцией. [М.:] Гос. изд-во, 1921. С. 18.
33. Несвіцький О.О. Полтава у дні революції та в період смути 1917-1922 рр. Полтава, 1995. С. 152, 154-155.
34. Лацис (Судрабс) М.Я. Чрезвычайные комиссии по борьбе с контр-революцией. С. 19.
35. Собрание законов и распоряжений. 1925. Отдел первый. 18 февраля. № 8. С. 129.
36. ЦГАОО Украины. № 49896 ФП / кор. 975. Л. 5.
37. Вернадский Г.В. Крым // Новый журнал. 1971. Кн. 105. Цит. по: Вернадский В.И. Дневники, 1917-1921. [Кн. 2.] Январь 1920 – март 1921. С. 171.
38. ЦГАОО Украины. № 39971 ФП / кор. 473. Л. 2-3. Примечание: «За дачу неточных и неправильных сведений заполнитель анкеты несет строжайшую ответственность». Ее дело, начатое 21 декабря 1920 года в Особом отделе г.Судака, зарегистрировано под № 2: «Дело № 2 Марии Васильевны Бразоль, обвиняемой за побег с белой армией».
39. См.: Билокинь С.И. Механизм большевистского насилия: Конспект исследования. К., 2000. 128 с.
40. ЦГАОО Украины. Ф. 1. Оп. 6. № 13. Л. 126.
41. Бобков А.А. Красный террор в Крыму, 1920-1921 гг. С. 78.
42. Курицын В.М. Переход к нэпу и революционная законность. М.: Наука, 1972. С. 94.
43. Шкляев Игорь Николаевич. История Одесской ГубЧК, 1917-1922 гг. Одесса: Негоциант, 2002. С. 70.
44. Известия Одесского революционного комитета. 1920. 11 февраля. С. 2. Цит. по: Лущик Сергей. Аресты бывших офицеров осенью 1920 года в Одессе // Дерибасовская Ришельевская: Одес. альманах. № 12. С. 40.
45. Известия Одесского революционного комитета. 1920. 27 февраля. С. 2. Цит. по: Лущик С. Аресты бывших офицеров. С. 40-41.
46. Лущик С. Аресты бывших офицеров. С. 41.
47. Шкляев И.Н. История Одесской ГубЧК. С. 72.
48. См.: Білокінь С. Період чрезвичайок // Україна ХХ ст.: культура, ідеологія, політика: Зб. статей. Вип. 4. К., 2001. С. 308-316; Вип. 5. К., 2001. С. 160-166.
49. Дубинець Іван. Горить Медвин: Іст.-мемуарний нарис. Нью-Йорк: Добрус, 1952. 31 с.
50. Лацис (Судрабс) М.Я. Два года борьбы на внутреннем фронте. С. 25-26.
51. Роженко М., Богацька Е. Сосни Биківні свідчать, Кн. 1. С. 70, 104-105, 148-149, 274, 405, 421, 458.
52. Дубинець Ів. Горить Медвин. С. 15.
53. Роженко М., Богацька Е. Сосни Биківні свідчать, Кн. 1. С. 220, 380-381, 389.
54. Дубинець Ів. Горить Медвин. С. 24.
55. Відозва С.Білоконя до Генерального прокурора України М.О.Потебенька // Слово. К., 2000. Ч. 1 (96). С. 4-5; Визвольний шлях. 2000. Кн. 2 (623). С. 101-110; Персонал. 2003. № 1. С. 20-25. Заглавия публикаций различны.
Опубл.: Білокінь С. Красный террор в Крыму: Небольшой экскурс в историю Крыма: [Предисловие] // Абраменко Леонид Михайлович. Последняя обитель: Крым, 1920-1921 годы. К., 2005. С. 3-17.